Третий рейх - читать онлайн книгу. Автор: Роберто Боланьо cтр.№ 31

— Почему же ты не пришла убедиться в этом собственными глазами?

Ингеборг краснеет:

— Не было необходимости… Кроме того, эта гостиница навевает на меня страх. И город тоже.

Я подумал, руководствуясь неведомо какими потаенными мотивами, что она права, но не сказал ей этого.

— Какая чушь…

— Ханна одолжила мне свою одежду, она мне как раз, у нас с ней почти один и тот же размер. — Ингеборг произносит это скороговоркой и впервые смотрит мне в глаза.

В самом деле, на ней чужая одежда. Внезапно начинаю ощущать вкусы Ханны, мечты Ханны, железную волю решившейся на летний отдых Ханны, и результат приводит меня в замешательство.

— О Чарли что-нибудь слышно?

— Ничего. В гостиницу приезжали журналисты.

— Значит, он погиб.

— Вероятно. Только не обсуждай это с Ханной.

— Конечно, это было бы непростительной глупостью.

Когда я вышел из душа, Ингеборг, сидевшая в задумчивой позе возле моей игры, показалась мне самим совершенством. Я предложил ей заняться сексом. Не оборачиваясь, она помотала головой.

— Не понимаю, чем это тебя привлекает, — сказала она, указывая на карту.

— Своей ясностью, — ответил я, одеваясь.

— А мне все это отвратительно.

— Потому что ты не умеешь играть. Если бы умела, тебе бы понравилось.

— Неужели есть женщины, которым интересны подобные игры? Ты играл с такими?

— Нет, не играл. Но они встречаются. Их немного, что правда, то правда, но это не та игра, которая непременно должна увлечь особ женского пола.

Ингеборг посмотрела на меня грустными глазами.

— Ханну щупали все кому не лень, — ни с того ни с сего сказала она.

— Что?

— Все ее щупали. — Лицо ее исказилось. — Просто так. Я этого не понимаю, Удо.

— Что ты хочешь сказать? Что с нею все переспали? А кто эти все? Волк и Ягненок? — Не могу объяснить, отчего и почему меня вдруг начала бить дрожь. Сначала колени задрожали, потом руки. Скрыть это было невозможно.

Немного помедлив, Ингеборг резко встала, запихала в свою сумку из соломки бикини и полотенце и буквально вылетела из комнаты. За дверью, которую она не удосужилась захлопнуть, она остановилась и произнесла:

— Все ее щупали, а ты сидел, запершись в комнате, и играл в войну.

— Ну и что? — заорал я. — Какое отношение я имею ко всему этому? Может, я в чем-то виноват?

Остаток дня я употребил на то, чтобы написать открытки и попить пива. Исчезновение Чарли не повлияло на меня так, как, казалось бы, должны влиять подобные происшествия; каждый раз, когда я думал о нем — признаю, что это случалось часто, — у меня возникало ощущение пустоты, но и только. В семь я отправился в «Коста-Брава» взглянуть, что там происходит. Ингеборг и Ханну я обнаружил в телевизионном салоне, узкой и длинной комнате с зелеными стенами и единственным окном, выходящим во внутренний дворик с чахлыми растениями. Местечко показалось мне весьма неуютным, что я и не замедлил высказать. Бедная Ханна, которая на сей раз надела темные очки, взглянула на меня с симпатией и, улыбнувшись, заметила, что именно поэтому в эту комнату никто не заходит: постояльцы предпочитают смотреть телевизор в гостиничном баре, хотя управляющий уверяет, что здесь самое тихое и спокойное место. Ну и как вы здесь? — задал я идиотский вопрос, при этом почему-то начав заикаться. Все в порядке, ответила Ханна за двоих. Ингеборг на меня даже не взглянула: она уставилась в телевизор, делая вид, что увлечена происходящим на экране, хотя этого никак не могло быть, так как показывали американский сериал, дублированный на испанский язык, и, разумеется, она не понимала ни слова. Неподалеку от них в маленьком, словно игрушечном, креслице дремала старушка. Я вопрошающе кивнул в ее сторону. Чья-то мамаша, ответила Ханна и засмеялась. Они без колебаний приняли мое приглашение выпить по рюмочке, но покидать гостиницу отказались: как сказала Ханна, новые сообщения могут поступить в самый неожиданный момент. Так что мы просидели в гостинице до одиннадцати, беседуя между собой и с официантами. Ханна, несомненно, превратилась в местную знаменитость; всем известно о ее несчастье, и, по крайней мере внешне, она стала даже объектом поклонения и восхищения. Синяк под глазом только подчеркивает трагичность происшедшей истории. Создается впечатление, будто она тоже побывала в опасной переделке.

Само собой, вспоминается и житье-бытье в Оберхаузене. Нескончаемым шепотом Ханна воскрешает в памяти зауряднейшие истории, связанные с каким-то мужчиной и девушкой, с женщиной и старухой, с двумя старухами, с юношей и женщиной — это все какие-то нескладные пары, непонятно как соотносящиеся с Чарли. По правде говоря, половину из них Ханна знает только понаслышке. На фоне всех этих масок вырисовывается облик добродетельного Чарли: у него было золотое сердце, он постоянно искал правды и приключений (какой правды и каких приключений, я предпочел не уточнять), умел порадовать женщину, был лишен глупых предрассудков, был смел, но благоразумен и любил детей. Я полюбопытствовал, что она имела в виду, когда сказала, что он был лишен глупых предрассудков, и Ханна ответила: он умел прощать.

— Ты заметила, что стала говорить о нем в прошедшем времени?

Некоторое время Ханна молчала, словно обдумывала мои слова; затем опустила голову и заплакала. К счастью, на этот раз обошлось без истерики.

— Я не верю, что Чарли погиб, — сказала она под конец, — хотя твердо знаю, что больше никогда его не увижу.

Мы стали ее разубеждать, и тогда Ханна заявила, что, по ее мнению, Чарли все это нарочно подстроил. Она не может поверить в то, что он утонул, по той простой причине, что он был прекрасным пловцом. Почему же тогда он не объявился? Что заставило его скрываться? В ответ Ханна говорит о безумии и неприязни. В одном американском романе описана похожая история, только там движущим мотивом была ненависть. Чарли не испытывал ни к кому ненависти. Просто он безумен. Кроме того, он ее разлюбил (уверенность в этом, похоже, закаляет характер Ханны).

После ужина мы вышли на террасу «Коста-Брава» и продолжили разговор. Впрочем, говорила одна Ханна, мы же лишь следили за прихотливыми поворотами ее мыслей, словно сменяющие друг друга сиделки у постели больной. Ее голос негромок, и, несмотря на глупости, вылетающие из ее уст одна за другой, слушая ее, как-то успокаиваешься. Она пересказывает телефонный разговор с сотрудником немецкого консульства так, словно речь идет о любовном свидании; рассуждает по поводу «голоса сердца» и «голоса природы»; рассказывает истории про своего сына и задается вопросом, на кого он будет похож, когда вырастет; сейчас мальчик — вылитая она. Иными словами, она примирилась со страхом или, возможно, поступила хитрее и разрушила этот страх. Когда мы прощались с ней, на террасе уже никого не оставалось и огни в ресторане были погашены.