Фрэнк Готч шел в упряжке вместо мулов. Он был в высоких черных ботинках, черно-желтом полосатом трико с чемпионским поясом. На голое плечо его был наброшен пятисантиметровый буксирный трос, привязанный к дышлу платформы. Гигант тянул всю махину в одиночку. Ему уже, наверное, рассказали про Монтаника.
Когда платформа выехала на середину арены, зрители вежливо зааплодировали. Готч сбросил трос, оперся рукой на платформу и вспрыгнул на ринг. Зазывала подвел к нему бычка. Готч вытер ладони о бедра и наклонился к бычку. Своими жуткими длинными руками он обвил животное вокруг брюха. Потом крякнул и вскинул его на плечо, ногами к небу. Готч держал его на себе и сжимал хватку, пока не задавил его рев. Удовольствовавшись этим, он сбросил бычка за канаты. Тот лежал в пыли, оглушенный и неподвижный.
Люди повскакали на ноги. Они стояли и хлопали, пока мистер Хендлс не завел свою песню. Тогда все сели. Готч расхаживал по рингу, скрестив на груди руки. Когда стало ясно, что с трибуны никто не побежит принять вызов, рыжая О'Грейди протрубила вечернюю зорю. Тут же рысью вывели пару мулов и живо припрягли к платформе. Вслед за соловой Буффало Билла платформа уехала туда, откуда приехала. Готч стоял с торжествующим видом, пока платформа проезжала мимо безмолвных трибун. Выехала пара ковбоев, захлестнула арканами рога бычка и уволокла его, а О'Грейди сыграла несколько тактов военного похоронного марша— в качестве шутки. Публика оценила юмор и закатилась смехом. Джордж сохранял серьезность.
— Хорошо, что это был бычок. Если б телка, он бы ее не только обнял. Пошли.
Мы подошли к столу регистратора с другими наездниками. Сандаун был уже там, сидел на корточках в тени. Он поднял руку.
— Я вытащил за вас. — Он отдал нам листки, — Джорджу достался Капитан Кидд. Он едет первым, потому что лидирует по очкам. Мне достался Костотряс. Парню — Мистер Суини.
— Мистер Суини ему выпал? — Джордж закатил глаза, — Этих южных мальчиков, видно, вскармливают четырехлистным клевером, — Он затопал прочь, натягивая перчатки и ворча. — Ему дают Мистера Суини, а мне — Капитана Кидда. Подхалимского мула.
Я повернулся к индейцу.
— Этот Капитан Кидд — верно, какой-то особо злой старый бандит?
— Просто старый, — сказал Сандаун, — Джорджу придется поработать, чтобы он ожил.
— Тогда почему он недоволен?
— Потому что твой даст больше всего очков. Мистер Суини — человеконенавистник. На него садились всего три раза. Один раз — Джордж.
— А кто остальные два?
— Я.
Индеец важно поднялся, и мы пошли смотреть к ограде.
На арене конюхи держали мерина с завязанными глазами. Один держал его за уздечку, другой — за конец джутовой повязки на глазах. Над ареной загремел голос Клэнси.
— Кажется, старый Капитан Кидд готов отвергнуть любого пассажира. А вот выходит его Немезида, леди и джентльмены, гроза закоренелых пиратов и гордость Пендлтона, ваш, сограждане, Джордж… Флетчеррр!
Зрители радостно закричали. Выбежал Джордж и вскочил в седло. Как только он вставил ноги в стремена, повязку с глаз коня сорвали и уздечку отпустили. Джордж, откинувшись назад, пришпорил его плечи, и старый мерин припустил окостенелым, тряским, сбивчивым аллюром, словно какая-то адская машина, разваливающаяся на части.
Это мне и пришлось наблюдать — плохих брыкунов и хороших наездников. Джорджа подбрасывало, конь тряс его, но Сандаун был прав: старик очень быстро растрясся на части. После первой пробежки он перешел на неуверенные прыжки. Джордж, видимо, осыпал его бранью и шпорил от плеч до крупа. Это немного взбодрило одра, но далеко не так, как было вначале.
Прозвенел колокол, Джордж перекинул ногу, спрыгнул и побежал. Он с презрением бросал комья земли вслед коню, как в собаку. Трибунам это понравилось, но очков он получил мало.
После еще четырех или пяти наездников подошла очередь Сандауна. Стиль индейца отличался от флетчеровского, как ночь ото дня. Если Джордж обращался с конем так, как будто они на пару выступали с комическим номером, то Сандаун был сама торжественность. Он вышел так, словно шел на похороны. Когда помощники на лошадях остановили мустанга, индеец мягко сел в седло. Короткий кивок, и повязку сорвали с глаз. Пока верховые помощники отъезжали, между мустангом и человеком было короткое перемирие, несколько мгновений неподвижности. Потом Сандаун пришпорил его, и Костотряс яростно взвился в небо. Тем не менее определенное согласие сохранялось даже в неистовстве: человек и животное были партнерами в каком-то древнем танце.
Мустанг взлетал как дельфин. Мустанг копытил небо. Он цеплялся за облака. И каждый раз приземлялся так жестко, что пыль летела во все стороны. Понятно было, почему его прозвали Костотрясом. Но сколько ни тряс его костлявый конь, лицо индейца оставалось невозмутимым, как кирпич. Ударил колокол, и все движение прекратилось так же внезапно, как началось. Костотряс перестал трясти костями. Сандаун спешился и ушел с арены, так же величаво и спокойно, как пришел. Его провожал рев толпы.
После Сандауна славно выступили оба рыжих Бисона, за ними — несколько посредственных всадников. Настала моя очередь. Мистер Суини был пегий дурак с подрезанным хвостом и — как предупреждал Сандаун — прирожденный человеконенавистник. Когда я подошел, он попытался меня укусить, будто видел сквозь повязку. Повязку сорвали, он скосил на меня глаза — взглянул, кто это осмелился на него сесть. При виде меня глаза стали красными, бешеными. Он повернул башку в другую сторону и, честное слово, откусил еще часть от короткого своего хвоста. От этого еще больше рассвирепел — настолько, что лягнул себя в челюсть. Зубы полетели во все стороны, и он помчался сумасшедшим галопом, ослепнув от ярости. Налетел мордой на столб. Я решил, что наилучшая тактика — не мешать ему, и пусть сам себя убьет.
Я знал, что езда у нас не изящная — тощий малый болтается взад-вперед в седле на осатанелой лошади. Но знал при этом, что не дам себя сбросить. В какое-то из этих алмазных мгновений уверенности я понял, что владею секретом езды на дикой лошади. Вернее, двумя секретами: сидеть свободно, как Джордж Флетчер, и в то же время быть собранным, как Сандаун Джексон. Мистер Суини понял, что я это понял, и обозлился уже до невероятия. Он брыкался, извивался, пердел, кусал воздух — но все напрасно. Чем больше он бесновался, тем больше мне это нравилось. Я чувствовал, как с каждым мигом мои мышцы и кости вбирают, впитывают опыт, дающийся годами. Вдалеке послышался звон, но я продолжал пришпоривать. Я сорвал шляпу и хлопнул его по костлявому бедру. Звон стал настойчивее. Потом рядом оказался Джордж на своем высоком мерине, подхватил меня и посадил позади своего седла.
— Ты оглох, крестьянин? Или просто тупой? — Он смотрел на меня с недоумением, — Они уже неделю звонят в колокол.
— Не слышал, наверное, — соврал я.
Меня стала бить дрожь. Но мне удалось усидеть на Мистере Суини, человеконенавистнике. Досталось мне за это немного очков, но изрядно — советов и критики. Сандаун насел на меня, как только мы подъехали к стойлам.