Порою блажь великая - читать онлайн книгу. Автор: Кен Кизи cтр.№ 41

Собаки оставили Ли в одиночестве. И даже старый рыжий пес, поскуливая, плетется в арьергарде своры, променяв Ли на мысль о миске. Пару секунд Ли смотрит, как старый пес карабкается по помосту, затем берет пиджак с рубероидной крыши лодочного навеса и следует за собаками.

С проводов, висящих над водой, на его тень пикирует зимородок. Что это за существа такие? Где эта земля?

В одном месте причал окатило водой, поднятой взрывом. От образовавшейся лужи собачьи лапы выткали на дощатом ковре свой крапчатый узор поверх более крупных следов Хэнка.

— Если б не пятка, — вслух констатирует Ли, разглядывая отпечатки на настиле, — всю стаю можно было бы отнести к одному биологическому виду. — Его голос прозвучал строго и странно, но вовсе без издевки, как он хотел.

Дальше он подмечает еще один тип следов: неясные, призрачные контуры, высохшие до почти полного исчезновения. Наверное, следы той женщины, жены Хэнка. Ли наклоняется, вглядывается повнимательней. Он оказался прав: «Дикая Орхидея» братца Хэнка гуляет босиком, как и было предсказано. Но отследив ее путь до мостка, ведущего к дому, он четче видит, как миниатюрна и узка ее стопа, как высок подъем, как точен и легок шаг — будто эти следы и вовсе не оттиснуты клише ног, но нарисованы мимолетными мазками кисти китайского каллиграфа. Да, она действительно босонога, но, как понял Ли, касательно ее роста и веса он, пожалуй, ошибся.

Взобравшись по мостку, он остановился и окинул взглядом дом с прилегающей землей. Подле печи, выложенной из речного песчаника, громоздится внушительная пирамида дров, блистающих в лучах заката подобно слиткам благородных металлов. Из круглой колоды торчит колун, своею ручкой указующий на старый рыжий сарай. Одна стена сарая увита пожелтевшей, пожухшей, но все еще настырной лозой. А на сдвижной фасадной двери, огромной и покосившейся на своих роликах, растянуты для просушки шкуры енота, лисы и мускусной крысы. Кто изловил этих зверушек и освежевал их? В нашем-то мире, в наши-то дни? Кто решил поиграть в бледнолицего брата Дэниэла Буна [25] в лесах, загаженных радиоактивными осадками? А рядом на стене, броская в своем одиночестве, больше похожая на уродливое и несоразмерное окно, — темная и массивная медвежья шкура. И что это за племя такое, так в себе замкнувшееся, что лишь бредом во сне отвечает безумию ночи?

Он так и вглядывался в темный омут медвежьей шкуры, будто в черноту ночного окна, силясь прозреть нечто за ним, когда Хэнк вошел в дом…

(Когда я вошел в кухню, папаша уже уплетал ужин за обе щеки. Я сказал ему, что малыш вернулся домой, а он уставился на меня с открытой жирной пастью, из которой торчало ребро поросенка, будто клык у секача.

— Какой такой малыш? — Его голос рокочет вокруг этой кости. — Какой малыш и к кому домой вернулся?

— Твой сын вернулся в наш дом, — растолковал я ему. — Лиланд Стэнфорд, взрослый, как эта жизнь. Но ты, я так погляжу, и на секунду рандеву с тарелкой прервать не желаешь, да? — Я говорю спокойно, просто сообщаю новость — а то ж Генри и на ровном месте в бутылку полезет. Поворачиваюсь к Джо Бену: — Где Вив, Джоби?

— Думаю, марафет наводит наверху. Они там с Джен…

— Постойте-ка! О чем это ты болтал сейчас, какой такой малыш?

— Да твой, черт побери. Лиланд.

— Да брось заливать! — Он думает, что его разыгрывают. — Никто никуда не вернулся!

— Как знаешь… — Я пожимаю плечами и делаю вид, будто собираюсь сесть зa стол. — Мое дело сказать…

— Что? — Он злобно тычет вилкой в стол. — Что за хрень тут творится за моей спиной, хотелось бы знать? Чесслово, я не потерплю…

— Генри, вынь кость изо рта и послушай меня. Если ты хоть на минуту прекратишь напихивать рот — возможно, мне удастся впихнуть тебе хоть что-нибудь в уши. Твой сын, Лиланд, вернулся домой…

— Где он? Я хочу видеть этого засранца! — Генри взвился.

— Полегче давай, черт возьми. Об этом я тебе и толкую. Поэтому уймись хоть на минуту! А то, неровен час, сграбастаешь его в рот и зажуешь до смерти, покуда не поймешь, что он — не свиная отбивная. Мне это было бы нежелательно. А теперь слушай. Он уже практически здесь. Но прежде чем он войдет, надо кое-что решить без обиняков. Сядь! — Я положил ему руку на плечо, усадил обратно и сам оседлал стул. — И ради бога, вынь ты эту костяку изо рта! И слушай сюда.)

Ли поворачивает голову, механически. На задворках в земле рьяно роются свиньи, похожие на гигантских переростков личинки медведки. Чуть дальше — сад плюгавых яблонь, предлагающих солнцу свои сморщенные плоды. А за всем этим — неоглядная зеленая завесь леса, сотканная из папоротников, ежевики, сосен и елей, ниспадающая от самых облаков до земли. Декорации — сошли бы разве лишь для какой-нибудь «Девушки с золотого запада». [26] И что за публика до сих пор смотрит такое старье? И что за актеры по-прежнему играют в таких пьесах?

Эта зеленая занавесь когда-то была одной из границ детского мира Ли. Стальная река — другой границей. Две параллельные стены. Мать Ли всеми силами пыталась привить ему то же понимание незыблемости этих оград, каким обладала сама. Он ни в коем случае не должен, твердила она, заходить в этот лес на холмах, а главное — обязан держаться подальше от берега этой реки. Для него эти холмы и эта река — как стены, понятно? Да, мам. Точно? Да. Точно-точно? Да. Холмы и река — это стены. Тогда — ладно. Беги играй… но будь осторожен.

Но как быть с остальными стенами? С восточной и западной, которые бы дополнили южную стену леса и северную — реки, завершив строительство узилища? Как быть с верховьями реки, мама, где так много склизких мшистых камней, идеально подходящих для переломов тонких детских косточек? А с низовьями, где каждый угол ржавых внутренностей заброшенной лесопилки грозит заражением крови, и где бродят стада вепрей-людоедов… как с этим-то быть?

Но нет: только лес и река. В ее тюрьме — было лишь две стены. А его — еще в двух нуждалась. Она была приговорена к пожизненному заключению меж двух параллельных линий. Или не совсем параллельных. Ведь однажды они пересеклись.

Но кто наколол дров, развел свиней и вырастил эти яблони на этой несуразной земле? И какой оптический обман позволяет видеть редкие звездочки триллиумов, рассыпанные меж серо-серебристых елей, но не замечать скопищ бледных поганок, растущих там же? Как можно любоваться розовым дымчатым солнцем, озаряющим серую водную гладь, но не видеть луж крови на сером асфальте… и бирку, что по-прежнему на пальце ее ноги?