Порою блажь великая - читать онлайн книгу. Автор: Кен Кизи cтр.№ 155

— Стэмпер! — В ушах Уилларда — короткие гудки. — Да погодите вы, пожалуйста… — Он стоит в будке, в окружении трех своих смутных отражений, вслушивается в электрический писк. Не так он все себе представлял, совсем не так. Думает, не перезвонить ли? Чтоб этот человек понял! Но знает, что от новой беседы толку не будет, потому что человек этот очевидно поверил его рассказу, хотя, может, и не понял всех мотивов. Да. Все признаки того, что поверил. Но ни единого — что обеспокоился; ни малейшего!

Уиллард кладет трубку на рожки. Телефон благодарит вежливым позвякиванием, глотая монетку в десять центов. Уиллард долго и отрешенно смотрит на телефон, без единой мысли в голове; покуда его дыхание не затуманивает картинки мира за стеклянными стенами и покуда не сводит икры и ступни.

Сев в машину, он заводит мотор и сворачивает на Неканикум-Стрит, выезжает на прибрежную трассу, ведет медленно сквозь круговерть дождя. Тот задор, что охватил его дома, почти иссяк. Предвкушение померкло, ночная удаль притупилась. Все из-за жестокого равнодушия этого человека. Как этот дьявол может не беспокоиться? Какое сердце надо иметь, чтоб даже и тени озабоченности не выказать? Какое право он имеет!

Он доезжает до хайвея и поворачивает на север, тащится вдоль края дюн в медленный подъем, к белым столбикам, за которыми высится маяк Ваконды, подпирающий толстое брюхо неба. Приглушенный мерный шум прибоя слева раздражает Уилларда, и тот включает радио. Но уже слишком поздно для местных станций, а гористый рельеф отсекает Юджин и Портленд. Выключает радио. Катит дальше, следуя за проблесками белых столбиков, ограждающих край шоссе над склоном. Теперь он забрался слишком высоко, прибоя не слышно, однако раздражение не отступает… Все этот Хэнк Стэмпер и его разглагольствования про хребет. Кем нужно быть, чтоб так реагировать на такой отчаянный звонок, чтоб отмахнуться от него своими «удачи» и «до свидания»?… Да кто дал ему право?

Когда он доползает до смотровой площадки на вершине, за каменной оградой, его подбородок дрожит, а когда подъезжает к повороту, именуемому в народе Смертьпантинкой, все тело его сотрясается в угрюмой ярости. Он минует поворот. Половина сознания уже готова вернуться и позвонить снова, ей-богу! Даже если этот человек не до конца понял, все равно он не имеет права на такое бессердечие. Тем более — когда он так виноват! он и его семейство. Нет! Определенно, нет у него такого права!

Уиллард заруливает в проезд к маяку, сдает задом, разворачивается. Дымясь от негодования, направляется обратно в город. Нет, господи, нет такого права! Хэнк Стэмпер ничем не лучше прочих людей! И хребет мой не слабее, чем у него! И я докажу! Ему! И Молоше! И всем! Да, докажу! И я любой ценой вышибу его из седла! Да! Обещаю, клянусь, я сделаю…

Машина свистит мимо стены столбиков по влажной извилистой дороге; Уилларда распирают гнев, и решимость, и жизнь; машину заносит в том самом повороте, что Уиллард выбрал несколькими неделями ранее, и он нечаянно сохраняет верность своему выбору и своему слову…

— О… слышали новости? Да… помните того рохлю, весь такой бесцветный, бледный, что держал прачечную, а с год тому еще и киношку прикупил? Уиллард Эгглстон? Да-с, сегодня утром соскребли его со скал под Головой Ваконды. Проломил ограждение — и опаньки, где-то прошлой ночью.

Старик сопроводил свое донесение громкой отрыжкой и вернулся к менее драматичным сплетням о городских тяжбах и тяготах. Он не ожидал, что кто-то из нас проявит чрезвычайный интерес к данному известию; тот человечек был слишком несущественной сущностью, чтоб кого-то из нас занимала его судьба. Даже Джо, известный своим состраданием ко всей и всякой городской фауне, признался, что об этом злосчастном трупе ему ведомо не больше моего: человечек продавал билеты в кино, и жизни в нем было поменьше, чем в любом игровом автомате у него в фойе. Все о нем мало что знали…

Но Братца Хэнка известие о смерти этого безжизненного существа ударило, будто пушечное ядро в живот: он согнулся вдвое, сбледнул с лица и внезапно закашлялся.

Джо мгновенно поставил диагноз: «Кость застряла! Кость в горле!» Вскочил со стула, пулей метнулся к Хэнку и хлопал его по спине, пока остальной консилиум размышлял над своими панацеями. Мнение старика было: «Брось ты его колотить, бога ради… ему прочихаться надо — и все пройдет!» — и он совал Хэнку под нос свой жевательный табак, будто один его аромат способен выдавить из больного благотворный чих. Хэнк отверг и Джо, и жестянку.

— Черт! — воскликнул он. — Да не хочу я ни кашлять, ни чихать! Я в порядке. Геморрой какой-то в спину вступил — но Джо уж насмерть его замордовал.

— Уверен, что в порядке? — спросила Вив. — И что значит «геморрой в спине»?

— Уверен, — он настаивал на превосходнейшем своем самочувствии и, к моему немалому разочарованию, пренебрег ответом на второй ее вопрос (Мне самому было бы прелюбопытно узнать, что есть «геморрой в спине».), а вместо этого поднялся из-за стола и протиснулся к холодильнику: — А что, баночки холодного пива в доме не найдется?

— Никакого пива не найдется, — покачал головой старик. — Ни пива, ни виски, ни вина, да и табачок у меня на исходе, черт возьми. Это если ты хотел действительно трагических вестей.

— А в чем дело? У нас же постоянный заказ у Стоукса?

— Наверно, ты не слышал, — сказала Джен. — Старый друг Генри мистер Стоукс нас вычеркнул. Отказал в доставке.

— Друг? Этот старый сморчок? Канадский волк — друг этому…

— Отказал в доставке? Как так?

— Он объяснил это тем, что мы далеко живем и по пути других заказчиков нет, слишком расточительно гонять к нам фургон, — растолковала Джен из-под своих прозрачных век. — Но настоящая причина в том, что…

Хэнк хлопнул дверцей холодильника.

— Угу! Настоящая причина в том, что… — Он взял с плиты часы и долго смотрел на них; даже дети оторвались от еды и испуганно переглядывались, как всегда переглядываются дети, когда взрослые ведут себя странно. Но Хэнк решил не углубляться в истинные причины: — Пойду-ка я наверх и начиню-ка я собой койку, — сказал он, положив часы на место.

— А как же эта тетенька, Тиля Биржа? — в полном шоке спросила Писклявочка, подняв брови. — Ты же никогда не пропускал тетю Биржу, Хэнк.

— Ну, сегодня придется дяденьке Доу Джонсу за меня перед ней отдуваться, Писклявочка.

Девчушка надула губки и еще выше задрала брови: ой, эти взрослые сегодня совсем-совсем странные какие-то.

Вив порывалась перехватить его на выходе из кухни и пощупать лоб, но Хэнк сказал, что ему нужно только чуточку нормального сна без телефонного трезвона, а не массаж головы, и, как был в ботинках, потопал по лестнице наверх. Вив глядела ему вслед, встревоженная и бессловесная.

А ее тревога и бессловесность встревожили уже меня. Особенно бессловесность, с учетом обувки Хэнка: никакой говнодав и первой ступеньки не преодолевал, чтоб не навлечь на себя окрик Вив: «Ботинки!» И так же редко интим тети Тили Биржи с дядей Доу Джонсом обходился без наблюдения со стороны Хэнка, прилипшего к телевизору с невинной Писклявочкой на коленях. И не больше Писклявочки я понимал причины странности поведения моего братца (Тем не менее я знал, что вызвано оно не одним лишь дефицитом сна или костью в горле; его реакция на смерть местного киномагната была столь классической реакцией на худые вести, что и Макдуфу [87] поучиться не грех.), но я поспешил спикировать на тревогу Вив.