Хэнк с ухмылкой отошел в сторону, чтоб не мешать этому шустрику с беличьим проворством собирать орешки-интрументы.
— Ну и почему?
— А потому, — Джо перевел дыхание, — что в Писании сказано: если кто скажет горе сей: поднимись и ввергнись в море, и — да-да — не усомнится в сердце своем, но поверит, что сбудется по словам его
[86]
, — так вот слушай, этот парень все получит, что сказал! Эй-эй ты небось и не знал, что я такой начитанный, ага? Но по-любому, я хочу сказать, что сила во мне такая теперь оттого, что я в ней ни разу не сомневаюсь! Усекаешь? Усекаешь? И поэтому все у нас получится. Не может не получиться. Блин! Лови каску… — Он бросился за крутящейся на ветру каской Энди и поймал ее влет. Тяжело дыша и радостно ухмыляясь, вернулся к Хэнку. — Круто! — воскликнул он, приглядываясь к гнущимся деревьям вдали, чтобы спрятать смущение, в какое ввергла его неприкрытая нежность в улыбке Хэнка. — Ветреная ночка, друг! О да!
— Не такая ветреная, как некоторые, — заметил Хэнк, сказав самому себе, что если уж касаться ветров и друзей, то от иного человека куда больше беспокойства, чем от старины Джоби и ураганов, которые он поднимает. Куда-куда большая головная боль. Потому что от двенадцатибального тайфуна по имени Джоби как-то не хочется искать укрытие. Большинство людей, когда пытаются тебя взбодрить, подходят к делу серьезно, тонко, без дуракаваляния, и они могут действовать сколько угодно изощренней, чем Джо со своими ужимками-прыжками и криками, но они даже близко такого успеха не достигают. Наверно, потому что он-то и не пытается действовать тонко, и не боится выставить себя дураком — только б вам с этого дурака смешно было. И вот пока мы бегали по делянке, укрывая все на ночь, я к нему так потеплел за поднятие моего настроения, что даже подзабыл, с чего оно у меня вообще опустилось. И только уж когда к фургону пошли — вот тогда вспомнил (Он сидит там, не спит; я попросил подвинуться…); тогда я заслышал далекую-далекую стаю гусей, идущую на город, и точно вспомнил, что меня терзало (Спрашиваю его, как время коротал. Писал, говорит. Спрашиваю, еще стишки, что ли? А он смотрит на меня так, будто ни малейшего намека на понимание, о чем это я), потому что гусиный крик — это как телефонный звонок: выдирай провод, не выдирай — все равно гудит, так же дьявольски назойливо и тягостно, даже если слов не разобрать. И вот я когда заслышал гусей и подумал о телефоне с выдернутым шнуром… тот чокнутый звонок, ночью, наконец-то всплыл. До того он с самого утра барахтался где-то в памяти, на краю видимости, вроде тех снов, когда помнишь ощущение, но не сам сон.
Я завел машину и покатил к лодке у подножия холма, пытаясь распрямить малость свою память. И стал вырисовываться весь разговор — ясно, как колокольный звон. Тогда я все еще не был уверен, на самом деле разговор тот был или только приснился, но я сумел вспомнить его слово в слово.
Звонил Уиллард Эгглстон, мелкий хмырь, хозяин прачечной. Он был весь напряженный, взбудораженный, и голос такой взвинченный, что поначалу я подумал, будто он основательно пьян. Я все еще спал на девять десятых, а он пошел мне гнать какую-то лютую пургу про себя и негритяночку, которая у него работала, да про их ребеночка — тут-то я и решил, что он бухой. Я просто слушал, из вежливости, как и прочих «звонарей», но чем больше он бормотал, тем яснее мне было, что это какой-то нетипичный случай. Я видел: он звонит не просто, чтоб досадить мне, но было нечто еще за его несвязными и несуразными излияниями. Я дал ему выговориться, и вскорости он надолго задержал дыхание и бухнул: «Вот и вся сказка, мистер Стэмпер. Так все и было. И правда — до единого слова. И мне плевать, что вы думаете». Я сказал: «Хорошо, Уиллард, я вам верю, но…» — «Бог свидетель, что все это — чистая правда. И я знаю это, я сам знаю, и потому мне плевать, верите вы или…» — «Хорошо, хорошо. Но ведь вы чего-то еще имели в виду, когда позвонили мне, чтоб похвалиться тем, как сумели заделать свою негрилку» — «Мальчик, мистер Стэмпер, сын! И я его не только „заделал“. Я содержал его, как и подобает отцу содержать сына…» — «О'кей, вы молодец. И сын ваш — тоже. Но…» — «…покуда вы не заставили людей затянуть пояса и считать каждый грош…» — «Хотелось бы знать, как мне это удалось, Уиллард, но спор будет бес…» — «Вы практически обанкротили весь город. Вам это неизвестно? Доказательства нужны?» — «Все, что мне нужно — чтоб вы перешли к делу, которое было у вас на уме, когда…» — «Именно этим я и занимаюсь, мистер Стэмпер…» — «…потому что в очереди стоит еще толпа анонимных собеседников, и было бы невежливо столько болтать с одним, когда другие ждут…» — «Я не аноним, мистер Стэмпер. Повторю еще раз, для верности: меня зовут Эгглстон, Уиллард…» — «Эггл-стон; ладно, Уиллард, так что вы хотели мне поведать — помимо ваших секретных романов — в, э, двадцать две минуты первого ночи?» — «Только это, мистер Стэмпер: в настоящий момент я собираюсь покончить с собой. А? Никаких остроумных комментариев? Вы такого не ожидали, готов поспорить? Не ждали от Уилларда Эгглстона, верно? Но это такая же правда, как то, что я здесь стою. Увидите. И не пытайтесь меня остановить. И не пытайтесь звонить в полицию, потому что они все равно не поспеют. А если позвоните — они узнают, что я звонил вам, так ведь? Звонил, чтобы сказать, что это ваша вина, что вы меня вынудили…» — «Вынудил? Уиллард, послушайте же…» — «Да, вынудили, мистер Стэмпер. Видите ли, у меня очень солидный полис с двойной выплатой в случае внезапной смерти, в пользу моего сына. Конечно, пока ему не исполнится двадцать один…» — «Уиллард, эти компании не платят за самоубийство!» — «Вот почему я не могу допустить, чтобы вы кому-то разболтали, мистер Стэмпер. Теперь понимаете? Вот почему я не могу никому открыться, мистер Стэмпер. Теперь видите? Я умираю ради своего сына. Я подстроил все так, чтоб сошло за аварию. Но если вы вздумаете…» — «Уиллард, знаете, что я думаю?» — «…кому-то проболтаться об этом разговоре, тогда я погибну напрасно, правда? И вина ваша удвоится…» — «Я думаю, что вы пересмотрели своих фильмов». — «Нет, мистер Стэмпер! Погодите еще! Знаю я, что про меня думают. Будто слюнтяй я, слизняк, „тот бесхребетный Уиллард Эгглстон“. Но вы увидите. Да! И даже не пытайтесь меня отговорить, я уже все решил». — «Да ни от чего я вас не отговариваю, Уиллард». — «Увидите завтра. Да! Увидите, каков хребет…» — «Я никого и ни от чего не отговариваю, но знаете, на мой взгляд, перелом хребта — не лучшее доказательство его наличия» — «Бесполезно меня переубеждать». — «А мужчиной с хребтом и стержнем я называю того, кто находит силы жить ради и оплачивать жизнь своего сынишки, как бы тяжко ни приходилось…» — «Жаль, жаль, но впустую расходуете слова». — «…а не умирает ради своего ребенка. Все это полная чушь, Уиллард, умереть за кого-то». — «Тщетное сотрясание воздуха, мистер Стэмпер». — «Умереть — любой дурак может, не так ли, Уиллард?… жить — оно поболе требует» — «Без толку, мистер Стэмпер, совершенно без толку. Я принял свое решение». — «Ну, тогда удачи, Уиллард…» — «Никому и нипочем меня не… Что?» — «Я сказал „Удачи“». — «Удачи? Удачи? Не верите, значит, что я это сделаю!» — «Ага… Да верю, кажется. Да, пожалуй, верю. Но я устал, соображаю туго, и пожелание удачи — лучшее, что я могу предложить». — «Лучшее, что можете предложить? Удачи? Человеку, который…» — «Господи всемогущий, Уиллард! А чего вы от меня хотите? Чтоб я страницу из Писания зачитал, или что? „Удачи“ — вполне подходящее напутствие в вашем случае, не хуже других. Лучше, чем „Счастливо поразвлечься“. Или — „В добрый путь“. Или — „Сладких снов“. Или простецкое „Пока!“ Давайте на том и сойдемся, Уиллард: удачи! Ну и на всякий случай — До свидания!.. Оки-доки?» — «Но я не…» — «Мне до смерти хочется спать, Уиллард. Потому, от всего сердца — удачи…» — «…недорассказал…» — «… и до свидания».