Перс - читать онлайн книгу. Автор: Александр Иличевский cтр.№ 41

Дней через пять перочинным ножом вскрывалась алюминиевая кожура, обнажая янтарный цилиндр, в котором застывшая фаланга пожирала свое личное мгновение. Любое пронзительное зрелище беззвучно поет, такова драма сетчатки, когда ее надрезают невозможным. Пел и паук.

Фаланга проступала под пальцами, проясняясь все более под троеперстием, обернутым бархатной тряпочкой, и под кусочками зеленой шлифпасты для удаления царапин с оптики. Несколько пузырьков воздуха серебрились на волосках головогруди. Восемь янтарных фаланг и три скорпиона висели в цилиндрах эпоксидной смолы на полочке, прикрученной под навесом. Рослый американец в очках и бейсболке, прозванный солдатами, курсантами и инструкторами Профессор, избегал смотреть в сторону этих тварей.

В тот день Кюрдамирская эскадрилья посетила своих младших товарищей без предупреждения. О приближении двенадцати F-14, на бреющем идущих с нагорья к морю, Керри узнал по гулу, потихоньку пробравшемуся в ступни. Он был увлечен шлифовкой очередной смоляной капсулы, изнутри ее линзы уже проглядывала его личная тайна, от которой потихоньку гулко всходило биение сердца, и он только поднял над землей ноги. Затем опустил. Затем снова поднял, поняв, что земля дрожит. Истребители шли над аэродромом на высоте пятиэтажного дома. Керри оглох раньше, чем перед его глазами проплыли жала раскаленных сопел. Парадный пролет утюжил аэродром три раза. Затем эскадрилья разделилась. Шесть истребителей ушли в море, три встали на крыло и выписали «восьмерки», ненамного повылетев за пределы аэродрома, и еще три, набрав высоту, стали отвесно пикировать на ангар.

Керри уже стоял под открытым небом. На гребне ангара сидели техники. Скоро Керри различил шлемы летчиков. Техники соскользнули с крыши, упали на землю, захромали, оглядываясь в небо, на рушащийся на них Везувий. Собаки рванули по полосе. Переход из пике в горизонтальный полет произошел на высоте сорока метров. Ударная волна сорвала навес. Керри кинулся за бейсболкой в поле. Возвращаясь к ангару, он вспомнил, как один летный техник с Enterprise врал ему в баре, что палубный F-15, чья пушка дает отдачу при выстреле четыре тонны, способен остановиться в пике, разрядив все 316 зарядов.

До самого вечера пришлось провозиться с установкой нового навеса.

Двух пауков он так и не нашел.

5

Я приехал в Насосный, кое-как отбился от охранников на аэродроме, вытребовал к себе Керри, чью фамилию они не воспринимали на слух, утверждая, что есть у них здесь один американец, но фамилия его точно не Нортрап.

Полдня мы бродили с Керри по окрестностям. Я показал ему достопримечательности детства — столб линии электропередач у подстанции, который жужжал теперь еще громче и зловеще. Вместе сходили в больницу, бывший военный госпиталь, где работала моя бабушка и где я провел довольно много времени, несмышленышем бродя по коридорам, заходя в палаты. Я рассказал Керри, как однажды я зашел в палату и стал свидетелем того, как умирает человек. Он умер на моих глазах, но я не сразу понял, что с ним произошло. Изможденный старик долго-долго смотрел в потолок мокрыми глазами. Я хотел спросить его — не надо ли ему чего.

Но вдруг он вздохнул и снова вздохнул, судорожно, и еще раз вздохнул, будто хотел выкашлять что-то, но не смог и потихоньку выдохнул, а глаза так и остались открыты. Когда я понял, что старик навсегда ослеп, я пулей помчался по коридору, я орал, звал на помощь, перепугал Серафиму, свою бабушку, и помню только, что она ужасно рассердилась и запретила мне отныне шататься по коридорам. Но я, конечно, ее не послушался.

Мы ходили с Керри, и я все говорил, говорил ему что-то, много ли он понял из моей судорожной болтовни, вызванной волнением? Мне странно было идти по поселку и еще ни разу не увидеть взлетающий истребитель. В моем детстве самолеты взлетали днем и ночью звеньями. Как тяжело, как страшно, почти над самыми домами проплывает двадцать пятый «МиГ», весь показываясь с тылу жалами раскаленных сопел!..

Мы вернулись на аэродром, Керри показал мне свое логово, свое рабочее место, приготовленные и частично заполненные стеллажи, объяснил индексацию хранения. Он рассказал мне о своем новом увлечении, продемонстрировал коллекцию насекомых, залитых эпоксидкой, из которых шлифовкой он выделывал что-то вроде кулонов. Наконец я рассмотрел фалангу. Оказывается, она похожа на локаторную станцию!

1

Все, что связано с этим местом — а связана жизнь, — все это накрыто толстенным стеклом. Детали видишь отчетливей самой действительности, свободно водишь рукой, чтобы фокус линзы вынес тебе, будто глоток от питьевого, стеклянного фонтанчика, ту или другую сцену, выражение лиц; шершавость листа инжира по скуле, размытую дугу, по которой бабушка опускает в горящий на солнце медный таз щепоть оборванных с роз лепестков; капельку млечного терпкого сока с зеленой еще смоквы; прикрыв глаза, дотронуться губами до вынутого из просвеченной теплой листвы персика, с бьющимся в горле сердцем представить, что касаешься девичьей щеки; лоскут паутины в луче солнца, ослепительно качнувшемся в зеркальце; дужку трубы, продавившей асфальт, начищенную до блеска подошвами; скарабея, все никак не умеющего забраться на шар, блестят налипшие песчинки. Все детали видишь, но ни до одной не дотронуться. Время Апшерона — та драгоценность, что нельзя пустить в обиход, и если кроме любви там возникнет отчужденность, жалость, нежность, ожесточение — то и это все останется нерушимым и болезненно неизменным, к нему не припасть губами, не укусить, не погладить, — благодаря нерушимому тучному стеклу неприкосновенности, которым открывается признак святости. Оно оделяет и отнимает одновременно, отстраняет жестоко душу от мира действия.

География детства — затерянный город, затопленный стеклянной толщей времени, теперь я в нем плыву, осматриваю залитые сумерками забытья проулки, пустыри — куда все делось? «Куда все делось?» — стоит в пересохшей гортани, я смотрю по сторонам, как душа смотрит на места, оставленные телом, удивляясь пропасти между теплотой прикосновения и безразличием. Душа без тела не способна ничего изменить…

Первые дни я жадно поглощал Баку, Апшерон — все их доступные коротким вылазкам места. Я исходил город, изъездил на такси полуостров. Долго не решался явиться на Артем… Но все-таки решился и спустя семнадцать лет пришел к дому, думал, он исчез, но он стоит. Обшарпанный, с замшелой кровлей, с окнами, затянутыми мутью полиэтилена, с садом, засохшим полностью, полным корявых голых стволов вишни, алычи, абрикосов, инжира, хурмы, которые росли вместе со мной.

Я прикрыл глаза и услышал резкий, короткий звук, высекаемый комком газеты по оконному стеклу — сжать крепко в кулаке, еще обжать, расплющить и поводить хорошенько по стеклу, растереть газетную краску, большое содержание свинца, хрусталь есть стекло со свинцом, и, втирая так газету, втираешь и свинец, то есть особенную прозрачность, с которой весна взламывает плоскость. Сквозь нее врывается в меня море света: весна, штиль — только в штиль мама решалась открывать окна, иначе пыль и песок занесут комнаты: она стоит вся в солнце на подоконнике и медленными кругами машет будущему за горизонтом.