Правила Дома сидра - читать онлайн книгу. Автор: Джон Ирвинг cтр.№ 49

Гомера не поразило то, что легким плода не так уж и нужна кровь, плод ведь не дышит; поразило его другое: ножевая рана перерезала пупочную артерию, и получился как бы второй глаз в пару с маленьким отверстием пупочного канатика. Открытое отверстие говорило само за себя — плод не успел сделать первого вдоха.

Жизнь плода в утробе — история развития жизни вообще. Гомер зажал рассеченную артерию остроконечным зажимом. Раскрыл «Анатомию» Грея на главе, посвященной человеческому эмбриону. И был потрясен — как он раньше не обращал внимания, что «Анатомия» Грея начинается не с плода, она им заканчивается. Плод представляет интерес в последнюю очередь.

Гомер видел продукт зачатия на разных стадиях развития; иногда в полной сохранности, иногда едва узнаваемые кусочки. Но почему именно старые черно-белые рисунки в «Анатомии» Грея произвели на него такое сильное действие, он не мог сказать. Там был профиль головки четырехнедельного эмбриона («еще не дергается», заметил бы доктор Кедр), в нем почти нет ничего человеческого; позвоночник изогнут под углом согнутого запястья, а там, где костяшки сжатого кулака, лицо страшной рыбы, живущей под толщей воды, куда не проникает свет; такой рыбы никто никогда не видел, она может привидеться только в кошмарном сне; рот расположен как у угря, глаза по бокам головы, точно ждут нападения слева и справа. У восьминедельного зародыша («еще не дергается») есть нос и рот и даже, пожалуй, выражение лица. Сделав это открытие — у восьминедельного зародыша есть выражение лица, Гомер вдруг явственно ощутил в нем присутствие того, что люди называют «душой».

Он поместил младенца из Порогов в неглубокий эмалированный поднос, двумя зажимами укрепил разрез грудной полости, еще одним вытянул повыше перерезанную легочную артерию. Щечки у младенца ввалились, точно чьи-то невидимые ладони сдавили с боков лицо; он лежал на спине, упираясь локтями в края подноса, воздев окоченевшие ручки перпендикулярно грудной клетке. Крошечные пальчики растопырились, как будто ловили мяч.

Гомера не волновал неряшливый вид обрезанной пуповины, которая была слишком длинна, он аккуратно подрезал ее и перевязал. На малюсеньком пенисе запеклась капелька крови, Гомер снял ее. Пятнышко засохшей крови на ослепительно белой эмали легко стерлось намоченным в спирте ватным тампоном. Тельце ребенка на белом фоне, казалось, на глазах приобретает пепельно-серый оттенок. Гомер почувствовал дурноту, успел отвернуться к раковине, и его вырвало. Он открыл кран, старые трубы завибрировали, загудели. От этих труб, а может, от кружившейся головы, не только комната, но и весь приют ходил ходуном. Гомер забыл про ветер с океана, который все еще дул с неослабевающей силой.

Он ни в чем не винил д-ра Кедра. Он знал, как легко взвалить вину на одного человека. Д-р Кедр не был ни в чем виноват; он лишь делал то, во что свято верил. Если для сестер Эдны и Анджелы он был святой, то для него он был еще и отец. Кедр знал, что он делает и ради кого. Но эта его чепуха — дергается, не дергается — не действовала на Гомера. Называйте как хотите: плод, эмбрион, продукт зачатия, думал Гомер, дело не меняется, человеческий зародыш — живое существо. И что бы вы ни делали, как ни называли — вы его убиваете. Он смотрел на перерезанную легочную артерию, которую так искусно обнажил в грудной клетке младенца из Порогов-на-третьей-миле. «Пусть Кедр называет его как хочет, это его право; плод так плод, прекрасно. Но для меня, — думал Гомер, — это младенец. У Кедра есть право выбора. У меня оно тоже есть».

Он взял поднос в руки и понес его по коридору, как несет гордый официант особое блюдо особому гостю. В это время вечно сопливый Кудри Дей тащил в сторону кабинета сестры Анджелы большую картонную коробку. Ему не разрешалось здесь играть, но Кудри вечно изнывал от скуки; лез куда не надо и был всегда начеку, как пугливый зайчишка. Гомер картонную коробку узнал, в ней привезли новые баллончики для клизм, он сам ее распаковывал.

— Что там у тебя? — спросил Кудри Дей у Гомера, держащего поднос с мертвым младенцем на уровне плеч (Кудри Дей доставал ему только до пояса).

Приблизившись к коробке, Гомер обнаружил, что в ней сидит Давид Копперфильд-младший. Кудри катал его.

— Сейчас же уходите отсюда, — велел ему Гомер.

— Гомел! — крикнул из коробки Давид Копперфильд.

— Дурак, не Гомел, а Гомер, — поправил его Кудри Дей.

— Гомел! — опять крикнул его крестник.

— Пожалуйста, выметайтесь отсюда, — повторно приказал Гомер.

— Что там у тебя? — не унимался Кудри Дей и протянул к подносу руку.

Гомер успел перехватить чумазую ручонку и вывернул ее за спину, удерживая при этом поднос с младенцем с ловкостью жонглера. Кудри попытался бороться.

— Ой, — воскликнул он.

Давид Копперфильд встал на ноги в коробке, но потерял равновесие и опять сел на дно. Гомер чуть-чуть дернул вверх заведенную за спину руку, Кудри согнулся пополам и уперся лбом в край коробки.

— Пусти, — взмолился он.

— Пущу, если сейчас же исчезнешь. Идет? — сказал Гомер.

— Идет, — ответил Кудри Дей. Гомер отпустил его, и мальчишка прибавил: — С тобой шутки плохи.

— Точно, — согласился Гомер.

— Гомел! Гомел! — все кричал стоящий в коробке Давид Копперфильд.

Кудри Дей вытер нос драным рукавом и, резко дернув коробку, уронил своего пассажира.

— Ты что! — захныкал малыш.

— Замолчи сейчас же, — приказал ему Кудри.

И потащил ящик к выходу, бросив на прощание грустно-покорный, полный немой мольбы взгляд. Он тащил ящик, покачиваясь на ходу — легко ли тащить такую тяжесть! Гомер обратил внимание, что ботинки у Кудри надеты не на ту ногу, один шнурок развязался. Но он больше не стал выговаривать ему, это уж было бы слишком, Кудри был выдумщик и неряха. Но выдумку надо поощрять, она важнее опрятности. Тем более для сироты.

— Пока, Кудри, — сказал Гомер вслед согнутой спине мальчика, незаправленная рубаха свисала у того до самых колен.

— Пока, Гомер, — ответил, не поворачиваясь, Кудри. Когда он поравнялся с провизорской, оттуда вышла сестра Эдна.

— Надеюсь, ты не собираешься здесь играть, — строго проговорила она.

— Мы уже уходим, уходим, — заверил ее Кудри Дей.

— Медна, — закричал со дна коробки Давид Копперфильд.

— Не Медна, дурак, а Эдна, — поправил его Кудри.

А Гомер как раз подошел к открытой двери кабинета сестры Анджелы; д-р Кедр сидел за машинкой, но не печатал, а смотрел в окно, даже лист бумаги не был заложен в каретку. В отсутствующем выражении его лица Гомер заметил ту счастливую отрешенность, какую вызывали пары эфира, когда д-р Кедр удалялся в провизорскую «немного вздремнуть». Наверное, это греющее душу состояние д-р Кедр умел вызывать, просто глядя в окно. Гомер думал, что д-р Кедр эфиром заглушает боль; он подозревал, что в Сент-Облаке у всех всегда что-то болит, и д-р Кедр призван эту боль исцелять. Самого Гомера от приторного запаха эфира мутило, и он никогда бы не стал его применять как болеутоляющее средство. Гомер еще не знал, что существует непреодолимое влечение. Лицо у д-ра Кедра выражало такую отрешенность, что Гомер остановился в дверях, не решаясь нарушить ее своей мрачной ношей; он уже было повернулся, чтобы уйти.