Джек как-то столкнулся с Лоуренсом в баре отеля «Раффл-Эрмитаж», он не очень любил этот отель, а вот Лоуренс регулярно захаживал туда «на водопой». Тот сказал ему, что «Дай-мне Мур» придумал он, а не Мира. Но Мира была права – Лоуренс был и говнюк и лгун. Джек, как сказано, так и не узнал, правда ли, что Мира когда-то вела дела Джулии Роберте, – главное, она сохранила контакты со всеми ассистентами по подбору актеров, с которыми некогда работала, да плюс к тому те ее обожали (за редчайшими исключениями). Да, может быть, она сейчас уже никого не представляет, но почему-то все эти ассистенты и мысли не допускали о том, чтобы не взять трубку, если она звонит.
Боб Букман из Си-эй-эй, сначала агент Эммы, а потом и Джека, рассказал ему историю про Мирину бейсболку с «Ангелами». Она вовсе за них не болела, спорт ей был вообще до фонаря. Она обожала букву «А», а вот кружок терпеть не могла.
– Эта кепка значит вот что – я у всех в «списке А», но я далеко не ангел, – говорила она.
Если верить Бобу, она каждый год покупает новую бейсболку «Ангелов» и маникюрными ножницами срезает нимб.
– Видел однажды, как она это делает за обедом, – сказал Боб. – Ей долго не несли салат Кобба, так она сняла кепку и отстригла нимб.
Салат Кобба подсказал Джеку, что, скорее всего, история подлинная, – он никогда не видел, чтобы Мира ела другой салат, более того, при нем она вообще ничего другого не ела.
Алан Херготт – будущий адвокат Джека по делам кино – сказал, что Мира периодически ему звонит и всякий раз оставляет одно и то же сообщение:
– Перезвони мне, или я вчиню тебе такой иск, что останешься без штанов.
Фраза на сто процентов в ее стиле.
– В этом городе ты быстро устаешь – оттого, что постоянно слышишь истории, которые уже слышал, – объяснил Алан Джеку. – Тебе звонит парень, что-то рассказывает, и ты должен притворяться, будто тебе жутко интересно, в то время как ты частенько знаешь о деле больше, чем собеседник. С Мирой все по-другому. Она всегда знает что-нибудь, о чем ты и думать не думаешь. Правда это, неправда – но у нее всегда есть чем тебя удивить.
В Голливуде о Мире Ашхайм ходило столько же баек, сколько о легендарном пенисе Милтона Берля. Подумать только, Джек встретился с Мирой из-за того, что его пенис оказался слишком маленьким, и только потому, что определила это ее порносестра. Да что там, если бы не Лоуренс, Джек вообще мог не встретить сестер Ашхайм, да и с Лоуренсом он познакомился только потому, что тот хотел трахнуть Эмму. Зная ее, Джек решил, что ее оттолкнуло от Ларри шестое чувство – она как-то догадалась, что его болт ей не подойдет или что тот не согласится лежать под ней трупом.
– Вообще-то я давно не агент, – сказала Мира Джеку; они сидели за большим столом для пикника, какие популярны в Санта-Монике; там принято сидеть за одним столом даже малознакомым людям. – Мы с сестрой просто придумали агентство по поиску талантливой молодежи.
Джек растерялся – ему было странно это слышать после того, что он узнал о второй сестре Ашхайм. Но он давно решил, что даже не будет пытаться выяснить, как на самом деле работает эта индустрия. С самого начала Джек понял, что его работа – получить работу, а как быть актером, он уже знал.
Какой-то человек подсел к Джеку, развернул на углу стола газету и принялся сердито бормотать, словно всю жизнь только и делал, что ненавидел новости. На другой стороне стола, ближе к Мире, сидела семья из четырех человек – семейная пара, по виду куда-то торопящаяся, и двое детей, мальчик и девочка, ругающиеся между собой.
Как и Ротвейлер, Мира выделила в резюме Джека работу с Бруно Литкинсом. «Гей-коршун», как Джек называл про себя Бруно, оказался единственным известным лицом в его списке – никто иной не мог обеспечить ему работу.
– Я полагаю, на самом деле ты не трансвестит, ты просто знаешь, как выглядеть похожим на них, – сказала Мира.
– Именно так.
– Ну что же, Джек, как только до меня дойдут вести, что на рынке повышенный спрос на роли трансвеститов, я сразу тебя извещу.
Дети за столом явно раздражали Миру. Маленький мальчик лет шести-семи заказал себе хлопья с нарезанными бананами; получив заказ, он немедленно выложил оттуда все бананы и потребовал вместо них бекон, заказанный старшей сестрой, но та не собиралась давать ему ни кусочка.
– Милый, если ты хотел бекон, тебе следовало заказать его самому, – повторяла без конца мама.
– Вот, держи мои бананы, – сказал сестре брат, но та отказывалась принимать их в качестве эквивалента бекона (она вообще не собиралась меняться).
– Эй, смотри сюда, шкет, – грубо обратилась Мира к малышу. – Это тебе урок. Ты хочешь ее бекон, но тебе нечего ей предложить. Так сделки не заключают.
В киноиндустрии, как начал понимать Джек, всякое интервью – это кинопроба. Ты не знал, на какую роль пробуешься, ты выбирал себе роль сам – любую, какая в голову взбредет, – и играл ее. Джек посмотрел на девочку, которая не хотела делиться беконом. Лет девять-десять, на тарелке три кусочка. Вот, она будет мой единственный зритель, а оценивать игру будет Мира, и Мира это знает.
В «Бегущем по лезвию бритвы» Рутгер Хауэр играет блондина-андроида, того, который умирает последним. У него в руках – жизнь Харрисона Форда, но он сам умирает, и ему больше хочется поговорить с кем-нибудь, чем умирать в одиночестве.
«Я видел такие вещи, в которые вы, люди, и поверить не сможете», – говорит Рутгер Хауэр.
Вот эту сцену Джек и решил сыграть сейчас.
Избрав нужный тон, он обратился к девочке с беконом:
– Знаешь, у меня тоже есть младший брат. Он постоянно у меня все просил, все ему хотелось моих вещей; если у меня на тарелке лежал бекон, ему позарез требовался этот бекон, вот как твоему брату. Знаешь, я теперь думаю, надо было мне дать ему этот бекон, когда он просил, хотя бы кусочек.
– Почему? – спросила девочка.
– Понимаешь, я попал в аварию на мотоцикле, – сказал Джек и, потрогав себя за бок, скорчил гримасу, словно ему больно, и резко вдохнул, словно у него спазм; от неожиданности мальчишка даже проглотил кусок банана. – Рога вошли мне прямо сюда, прошили меня насквозь.
– Эй, это не застольный разговор, – сказала Мира, но ни дети, ни Джек-Рутгер ее в упор не видели.
– Я думал, у меня все в порядке, подумаешь, потерял одну почку, – объяснял Джек. – Видишь ли, всего у человека две почки, – обратился он к мальчику, – но достаточно, если у тебя работает одна.
– И что же с твоей второй почкой? – спросила девочка.
Джек пожал плечами, затем снова скорчился, словно от боли – видимо, после аварии даже этот жест давался ему с трудом. Сам Джек в этот момент вспоминал слова Рутгера Хауэра – «все эти моменты, все эти миги растают во времени, уйдут в небытие, как слезы, пролитые под дождем», а вслух сказал:
– Моя вторая почка не протянет и полугода.