Молитва об Оуэне Мини - читать онлайн книгу. Автор: Джон Ирвинг cтр.№ 57

— СВЯТОЙ, — повторил Оуэн. — БОЖЕСТВЕННЫЙ, — добавил он.

— Но ведь только в лоб, — сказала Мария Бет.

— Давайте посмотрим, как это выглядит со стороны. Только попробуем, Оуэн, — уговаривала его Роза Виггин.

— НЕТ, — отрезал Оуэн. — ЕСЛИ ГОВОРИТСЯ, ЧТО МАРИЯ СОХРАНЯЕТ СЛОВА — «В СЕРДЦЕ СВОЕМ» — О ТОМ, ЧТО Я ЕСТЬ ХРИСТОС ГОСПОДЬ, ПОДЛИННЫЙ СЫН БОЖИЙ… СПАСИТЕЛЬ, ПОМНИТЕ, ДА?.. ВЫ ЧТО, ДУМАЕТЕ, ОНА СТАНЕТ ЦЕЛОВАТЬ МЕНЯ, КАК КАКАЯ-НИБУДЬ ОБЫЧНАЯ МАТЬ ЦЕЛУЕТ СВОЕГО ОБЫЧНОГО РЕБЕНКА? ЭТО ВЕДЬ НЕ ЕДИНСТВЕННЫЙ РАЗ, КОГДА МАРИЯ СОХРАНЯЕТ СЛОВА, СЛАГАЯ ИХ В СЕРДЦЕ СВОЕМ. ВЫ РАЗВЕ НЕ ПОМНИТЕ, КОГДА ОНИ ИДУТ В ИЕРУСАЛИМ НА ПРАЗДНИК ПАСХИ И ИИСУС ОСТАЕТСЯ В ХРАМЕ И РАЗГОВАРИВАЕТ С УЧИТЕЛЯМИ, А ИОСИФ И МАРИЯ ВОЛНУЮТСЯ, ПОТОМУ ЧТО НЕ МОГУТ ЕГО НАЙТИ — ОНИ ВЕДЬ ИСКАЛИ ЕГО ПОВСЮДУ, — А КОГДА НАШЛИ, ОН ИМ ГОВОРИТ: ЧТО ВЫ ВОЛНУЕТЕСЬ, «ЗАЧЕМ БЫЛО ВАМ ИСКАТЬ МЕНЯ? ИЛИ ВЫ НЕ ЗНАЛИ, ЧТО МНЕ ДОЛЖНО БЫТЬ В ТОМ, ЧТО ПРИНАДЛЕЖИТ ОТЦУ МОЕМУ?» ОН ИМЕЕТ В ВИДУ ХРАМ. ПОМНИТЕ? НУ ТАК ВЕДЬ МАРИЯ ВСЕ ЭТО ТОЖЕ СОХРАНЯЛА В СЕРДЦЕ СВОЕМ.

— Но, может быть, мне нужно что-то делать при этом, а, Оуэн? — спросила Мария Бет. — Что мне нужно делать?

— ТЫ СОХРАНЯЕШЬ ВСЕ В СВОЕМ СЕРДЦЕ! — сказал Оуэн.

— То есть ей вообще ничего не нужно делать? — переспросил Оуэна преподобный мистер Виггин. Подобно тем учителям в храме, викарий казался немало удивленным. Ведь именно так изображаются учителя в храме, слушавшие Отрока Иисуса: «Все слушавшие Его дивились разуму и ответам Его».

— Ты имеешь в виду, что ей ничего не нужно делать, Оуэн? — повторил викарий. — Или она должна сделать что-то большее, чем просто поцеловать? Или, может, наоборот?

— БОЛЬШЕЕ, — сказал Оуэн.

Мария Бет Бэйрд задрожала; она готова была сделать все, что бы он ни потребовал.

— ПОПРОБУЙ ПОКЛОНИТЬСЯ, — предложил Оуэн.

— Поклониться? — недовольно скривилась Роза Виггин.

Не раздумывая ни секунды, неуклюжая Мария Бет Бэйрд хлопнулась на колени, опустила голову — и тут же повалилась, потеряв равновесие. Понадобилось несколько неудачных попыток, пока Мария Бет не нашла наконец более-менее устойчивое положение: стоя на коленях, опустив лоб на стог сена и упершись темечком в бедро Оуэна.

Оуэн воздел над Марией Бет руку, благословляя ее; с крайне отрешенным видом он слегка коснулся волос Девы Марии, затем рука некоторое время парила в воздухе, словно заслоняя глаза Марии Бет от слепящего «столпа света». Может быть, ради одного этого жеста он и хотел оставить руки свободными.

Волхвы и пастухи замерли как вкопанные, пораженные тем, как Мария сохраняет слова, слагая их в сердце Своем; волы словно остолбенели. Даже задние части осликов, которые при всем желании не могли видеть, как Матерь Божья склонилась перед Младенцем — как, впрочем, и всего остального, — даже они, похоже, почувствовали торжественность момента: задние ноги перестали топтаться, а хвосты повисли без движения. Роза Виггин затаила дыхание и раскрыла рот, а на лице викария застыло безумно-благоговейное выражение. А я, Иосиф, не делал ничего — я ведь просто свидетель. Бог знает, как долго Мария Бет простояла бы на коленках, уткнувшись в сено, в восторге от того, что макушкой касается бедра самого Младенца Христа. Немая сцена, наверное, длилась целую вечность; наверное, впервые в истории рождественских утренников репетиция замерла из-за того, что каждый из нас проникся тем самым волшебным чувством, которое мы стремились передать, — чувством вечного чуда Рождества.

И только руководитель хора, чье зрение ослабело с возрастом, подумал, что пропустил сигнал к началу заключительного гимна. Он поспешно взмахнул руками, и хор запел с необыкновенным воодушевлением:

Вести ангельской внемли: Царь родился всей земли!

Людям милость он дарит, грешных с Богом примирит.

Все народы, веселитесь, с небесами единитесь!

Пусть гремит со всех сторон — Иисус Господь рожден!

Вести ангельской внемли: Царь родился всей земли!

При первых же словах гимна голова Марии Бет дернулась вверх. Волосы у нее растрепались, в них торчали засохшие травинки. Она вскочила на ноги, словно новорожденный Сын Божий выгнал ее вон из своего гнезда. Ослы снова принялись переминаться с ноги на ногу, задвигались и волы со свисающими на глаза рогами, а волхвы и пастухи возвратились к прежнему состоянию общей бестолковости. Викарий, которого, судя по его физиономии, только что грубо вернули с небес на землю, обнаружил, что снова может разговаривать.

— Отлично, мне кажется, — сказал он. — Просто превосходно, честное слово.

— Может, пройти эту сцену еще разок? — спросила Роза Виггин, пока хор продолжал возвещать о рождении «Господа отныне и во веки веков».

— НЕТ, — ответил Сын Божий. — ПО-МОЕМУ, ВСЕ БЫЛО ПРАВИЛЬНО.

Будние дни в Торонто: 8.00 — утренняя молитва, 17.15 — вечерняя; каждый вторник, среду и пятницу — святое причастие. Я предпочитаю эти службы воскресным. В будни церковь Благодати Господней на Холме почти полностью в моем распоряжении, мне ничто не мешает. К тому же никаких проповедей. Оуэн никогда не любил их слушать, хотя, думаю, с удовольствием прочитал бы парочку сам.

Другое преимущество службы в будний день — никто не приходит сюда против своей воли. В воскресенье совсем не так, и это здорово отвлекает. Кого не раздражал вид семейства в полном сборе на скамейке впереди — воюющие друг с другом дети, зажатые, словно в сэндвиче, между папой и мамой, которые каждый раз насильно тащат их в церковь? От наспех натянутой на детей одежды так и веет очередным домашним скандалом. «Это единственное утро, когда я могла бы выспаться!» — говорит свитер девочки, весь облепленный какими-то пушинками и ниточками. «Какая тут скучища!» — вторит завернувшийся внутрь воротник мальчишки. Оказавшись в заточении между родителями, дети, естественно, без конца возятся на скамейке; они просто обезумели от жалости к самим себе и того и гляди разревутся.

Сурового вида папаша расположился с краю, у прохода; на его сосредоточенное лицо временами наплывает тупое, отсутствующее выражение; все вместе это настолько красноречиво, что становится понятно, зачем он ходит в церковь: только из-за детей, — как иные мужчины с такими же пустыми лицами идут под венец. Когда дети подрастут и сами смогут решать, ходить им в церковь или нет, этот тип по воскресеньям и носа из дому не высунет.

Издерганная мамаша — верхний, более тонкий кусок хлеба в этом семейном сэндвиче — сидит под самой кафедрой и видит прямо над собой обрюзгший подбородок проповедника — не самый выгодный ракурс! Мамаша из последних сил сдерживается, чтобы в очередной раз не одернуть юбку на дочери; обе прекрасно понимают, что тогда-то уж девчонка точно расплачется.

Мальчик достает из кармана пиджака красный грузовичок; отец тут же отбирает у сына игрушку, едва не сломав ему при этом пальцы. «Еще одна выходка, — угрожающе шипит папаша, — и останешься дома до вечера».

«До вечера?!» — не верит своим ушам сынишка. Он сознает, что просто невозможно продержаться хотя бы часть дня без выходки, — и к тюремной замкнутости церковного пространства добавляется тоскливое предчувствие домашнего заточения.