Я мог сказать это, но промолчал.
Тем временем мы с Лидиным отцом остались одни, женщины ушли готовить десерт. Мы выпили, и он снова что-то талдычил о политике, я пропускал мимо ушей, а когда он спросил, что я об этом думаю, я выпалил:
– Говно!
И, как оказалось, попал не целясь.
– Ну конечно! Говно! – мгновенно ожил старик. – Я сразу почувствовал, что вы парень что надо! И ответите именно так, как я думаю. А оно так и вышло! Я подумал: говно. И вы сказали: говно! Хотя могли бы ведь строить из себя интеллигента. Я же, признаюсь, всех этих пижонов – «разрешите, извините, пожалуйста» – на нюх не переношу! Моя благоверная мне за это слово своими проповедями плешь проела бы.
– За какое слово?
– Ну так ведь за «говно»! Не позволено мне такие слова употреблять. А ведь так иногда хочется! Знаете, что я вам по секрету скажу, не слушайте вы эту дурковатую Роксолану. Баба без мужика умом трогается. Прежде меня воспитывала только моя жена, а теперь, когда сестрица ее поселилась, обе на мозги капают. Иногда мне даже шальная мысль на ум приходит: а не подсыпать ли отравы?
– А почему бы вам ее по-мужски не ублажить?
– Это как?.. Юродивую эту?
– А почему бы и нет? Задница у нее так и просится.
– Вы полагаете, это поможет?
– Сами ведь говорите, что баба без мужика с ума сходит.
– Но так она еще целка!
– Ну и что? Хотя я весьма сомневаюсь. Возможно, мужика она и не имела, но за столько времени могла давно это сокровище обесценить – если не пальчиком, так огурцом.
– Да что вы говорите? Полагаете, она могла удовлетворить себя огурцом?
– А чем плох огурец? Да не берите вы это в голову, отдерите ее так, чтобы на стены лезла. В милицию она не пойдет. Увидите – ей это понравится.
– Полагаете?
– Гарантирую! И еще попросит.
Его глаза загорелись, и я уже видел, как мозг напрягся, разрабатывая атентат на невинность золовки. Жаль, что я не увижу этой экзотической сцены. С удовольствием попридержал бы за ноги.
– Однако посоветуйте… должен ли я что-нибудь сказать ей прежде, чем приступить к изнасилованию?.. Что-нибудь, знаете ли, эдакое, приятное… ну, может, поцеловать?
– Не тот случай. Лучше обходиться без слов. А то ведь начнете разговоры, расслабитесь, а она поднимет вас на смех – и вся недолга. Уж лучше украдкой подойти к ней сзади, повалить на пол…
– А не лучше ли на кровать?
– Послушайте, пан Роман, вы в своей жизни кого-нибудь насиловали?
– Нет, а что?
– Ну, так слушайте и запоминайте. Насиловать на кровати гораздо сложнее, ведь кровать пружинит, а женщина может подкидывать, и тогда бывает очень трудно удержать равновесие. Тогда как пол – идеальное место для того, чтобы взять женщину силой. Руки ее заводите за спину и удерживаете левой рукой оба ее запястья. Правая ваша рука остается свободной. И что вы делаете ею?
Пан Роман тряхнул головой и мужественно изрек:
– Буду щупать сиськи.
– Так вот: правой рукой срываете трусы. Одним резким движением. Р-раз – ив дамках. Ведь дамы без трусов теряют волю к сопротивлению. Вся их сила в исподнем. Ваша золовка – это такой тип бабы, которая сама желает, чтобы ее взяли силой. Можете даже слямзить ей по физии.
– А перед тем врежу стакан с перцем…
– И все испортите. Дохнете на нее, и она решит, что не страсть движет вами, а горилка. Тогда она будет сопротивляться до последнего. И ни за что не поддастся. Советую вам не только не пить, но и не наедаться.
– Ага, выходит, я должен насиловать ее натощак?
– Определенно! С набитым животом завалить такое важное дело – раз плюнуть.
Он снова задумался, а я втихаря радовался, что мне удалось его расшевелить, разбудить в нем настоящий азарт, раздуть в его душе искру забытой страсти.
– А что, черт возьми, протру ей сажу! – потер ладони. – Жаловаться не будет. Послушайте, а скажите мне по правде, вы уже мою Лидку ну, это? – Я усмехнулся. – Э-э, да о чем я спрашиваю! – махнул рукой. – Ясно, что за пальчики вы уже давно не держитесь. А мне не жалко. Ей-богу, не жалко.
Наконец появились женщины с пышным вишневым тортом и кофе. Старик был уже изрядно на подпитии и то и дело игриво подмигивал золовке. Та важничала, надувала губы и, похоже, собиралась с мыслями, чтобы разродится новой тирадой. Лида села возле меня, и ее рука легла на мое колено.
– Пан Юрко, – отозвалась тетя Роксолана, – наш народ много страдал, кто только не разорял его, кто только не унижал… и он все превозмог. И вот теперь, когда можно обо всем этом писать, вы пишете про… про… про тот ваш…
– Блудень и роскошницу! – хохотнул пан Роман. – О-о, это незабываемо…
Гневные взоры обеих сестер пригвоздили старика, и он опустил голову.
– Итак! – продолжала тетя. – Вы пишете такое свинство, какого наша литература никогда еще не знала. И не только литература. Наш народ воспитан в традициях чистой любви и целомудрия. В его языке не существует нецензурных слов.
– Говно! – сказал старик.
– Ромка, прекрати! – перепуганно кудкудахнула пани Мирося.
– А че прекрати? – не сдавался он. – Ежели это слово нецензурное, то покажите постановление, где об этом сказано. А ежели оно цензурное, то не имеете права запрещать мне пользоваться им.
– Я имею в виду другие слова, – сказала тетя.
Лидина рука поглаживала мне ногу.
– Существует множество важных тем. Например, голодомор… – она продолжала пилить меня, нарезая вишневый торт, и вишни истекали красным соком, – репрессии… когда людей среди ночи выволакивали из теплых постелей… (Лидина рука уже расстегнула мои брюки и вынула блудень из теплого логова). Наш народ не единожды восставал против поработителей… (И моя булава воспрянула под ее пальцами, а по телу разлился жар). Почему вы не пишете о наших героях? (Мой забияка героически пульсировал в Лидиной ладони, ощущая то же самое, что предвкушает петушок, когда ему вот-вот свернут шею). Про вас рассказывают страшные вещи… Я, конечно, не верю, но задумайтесь: о других-то ничего подобного не говорят!
Лидины пальчики наяривали на моем саксофоне столь страстно, что я уже начал покусывать себе губы.
Пани Мирося положила нам по кусочку торта и налила кофе. На минутку Лида оставила мой стержень, чтобы надкусить торт и надпить кофе.
– Вы упали в моих глазах…
Оставленный животрепещущими пальцами жезл сразу же сник. И все же невозможно возлежать в пальцах Лиды, через минуту они, умащенные кремом, ласково заскользили по нему, и жезл снова принял руководящую стойку.
– Вы сознательно противопоставили себя обществу. Я даже слышала, что вас хотели отлучить от церкви.