Дорога в декабре - читать онлайн книгу. Автор: Захар Прилепин cтр.№ 83

— Bay, — сказала Ксюша, выйдя с половой тряпкой на крыльцо. — Как красиво.

Пошатываясь на ветерке, стрела торчала вверх.

— Стоит, — добавила Ксюша мечтательно.

«В хорошем настроении сегодня, — подумал Захарка. — Полы моет».

Не сдержался и спросил:

— Ты что это за грязный труд взялась?

— Ремонт начинаем сегодня. Нашей Ксюше так хочется свою комнатку в оранжевые цвета раскрасить, что готова на любые жертвы, — ответила Катя за Ксюшу.

Ксюша, обиженная и на сестру, и на брата, выжимала грязную воду из тряпки.

Захарка побродил по саду, погрыз нехотя яблоко.

Поносил Родика на шее, потом пацана отправили спать, и Захарка, чтоб не мешаться истово прибирающимся сестрам, отправился к себе.

Во дворе бабушка уже затерла кровь, а свиньи не осталось вовсе: только мясо в тазах.

Скрипнув дверью, вошел в избушку.

Было душно. Он стянул шорты, вылез, чуть взъерошенный, из майки. Упал на кровать, покачиваясь на ее пружинах. Завалился на бок, потянулся рукой к старой книге с затрепанной обложкой и без многих страниц, да так и не донес ее к себе. Припал щекой к подушке, притих. Вдруг вспомнил, что не выспался, закрыл глаза, сразу увидев Катю, о Кате, Катино, Катины…

Лежал, помня утренний визг, полет стрелы, черную воду из тряпки, вкус яблока, яблоню качает, раскачивает, кора близко, темная кора, шершавая кора, кора, ко… ра… ко…

Скрипнула дверь, проснулся мгновенно. «Катя», — екнуло сердце.

Вошла Ксюша в смешном купальнике: все на каких-то завязочках с бантиками.

Расщурив глаза, Захарка смотрел на нее.

— Разбудила, спал? — спросила она быстро.

Он не ответил, потягиваясь.

— Мы купаться собрались, — добавила Ксюша, присев на кровать так, чтобы коснуться своим бедром бедра брата. — А то от краски уже голова болит: мы красить начали. Двери.

Захарка кивнул головой и еще раз потянулся.

— Ты отчего молчишь? — спросила Ксюша. — Ты почему все время молчишь? — повторила она веселее и на тон выше — тем голосом, какой обычно предшествует действию. Так оно и было: Ксюша легко перекинула левую ножку через Захарку и села у него в ногах, крепко упираясь руками ему в колени, сжимая их легко. Вид у нее был такой, словно она готовится к прыжку.

«Я вроде бы и не молчу…» — подумал Захарка, с интересом разглядывая сестру.

Ступнями он иногда чувствовал ее холодные, крепкие ягодицы, она чуть раскачивала задком из стороны в сторону и вовсе неожиданно пересела выше, недопустимо высоко — прижав ноги к его бедрам и тихо щекоча Захарку под мышками.

— А щекотки ты боишься? — спросила она, и без перерыва: — Какая у тебя грудь волосатая… Как у матроса. Ты куда пойдешь в армии служить? В матросы? Тебя возьмут.

Вид у Ксюши был совершенно спокойный, словно ничего удивительного не происходило.

Но Захарка, когда она шевелилась и ерзала на нем, внятно чувствовал, что под тканью ее смешной, в бантиках, одежки живое, очень живое…

Это продолжалось ровно столько, чтобы обоим стало ясно: так больше нельзя, нужно сделать что-то другое, невозможное.

Ксюша смотрела сверху спокойными и ждущими глазами.

— Мне так неудобно, — вдруг сказал Захарка, ссадил Ксюшу и сел напротив нее, прижав колени к груди.

Они проговорили еще минуты две, и Ксюша ушла.

— Ну, пойдем купаться? — спросила уже на улице, обернувшись.

— Идем-идем, — ответил Захарка, провожая ее.

— Тогда я Катьку позову. И мы зайдем за тобой, — Ксюша, вильнув бантиком, вышла со двора.

— Катьку позову… — повторил он без смысла, как эхо.

Подошел к рукомойнику, похожему на перевернутую немецкую каску. Из отверстия в центре рукомойника торчал железный стержень. Если его поднимаешь — течет вода.

Захарка стоял недвижимо, пристально разглядывая рукомойник, проводя кончиком языка по тыльной стороне зубов. Чуть приподнял железный стержень: он слабо звякнул. Воды не было. Потянул за стержень вниз.

Неожиданно заметил на нем сохлый отпечаток крови.

«Наверное, дед, когда свинью резал, хотел помыть руки…» — догадался.

Вечером Ксюша ушла на танцы, а Катя с Родиком пришли ночевать к бабушке с дедом: чтобы пацан не захворал от тяжелых запахов ремонта.

Долго ужинали. Разморенные едой, разговаривали нежно. Помаргивала лампадка у иконы. Захарка, выпивший с дедом по три полрюмочки, подолгу смотрел на икону, то находя в женском лике черты Кати, то снова теряя. Родик так точно не был похож на младенца.

Его уже несколько раз отправляли спать, но он громко кричал, протестуя.

Захарке не хотелось уходить в избушку, он любовался на своих близких, каких-то особенно замечательных в этот вечер.

Ему вдруг тепло и весело примнилось, что он взрослый, быть может, даже небритый мужик и пахнет от него непременно табаком, хотя сам Захарка еще не курил.

И вот он, небритый, с табачными крохами на губах, и Катя его жена. И они сидят вместе, и Захарка смотрит на нее любовно.

Он только что приплыл на большой лодке, правя одним веслом, привез, скажем, рыбы и высокие черные сапоги снял в прихожей. Она хотела ему помочь, но он сказал строго: «Сам, сам…»

Захарка неожиданно засмеялся своим дурацким мыслям, Катя, оживленно разговаривавшая с бабушкой, мелькнула по нему взглядом, таким спокойным и понимающим, словно знала, о чем он думает, и вроде бы даже кивнула легонько: «…Ну, сам так сам… Не бросай их только в угол, как в прошлый раз: не высохнут…»

Захарка громко съел огурец, чтобы вернуться в рассудок.

Дед, давно уже вышедший из-за стола слушать вечерние новости, прошел мимо них из второй комнаты на улицу, привычно приговаривая словно для себя, незлобно:

— Сидите все? Как только что увиделись, приехали откуда…

Беседа случайным словом задела зарезанную нынче свинью. Катя сразу замахала руками, чтобы не слышать ничего такого, и разговорившаяся не в привычку бабушка вдруг рассказала историю, как в пору ее молодости неподалеку жила ведьма. Дурная на вид, костлявая и вечно простоволосая, что не в деревенских обычаях. Травы сушила, а то и мышей, и хвосты крысиные, и всякие хрящи других тварей.

О бабке, между иным прочим, говорили, что она в свинью превращается ночами. Решили задорные деревенские парни проверить этот слух, пробрались ночью во двор к бабке, в поросячий сарай, и в минуту отрезали свинье ухо.

А ранним утром бабку, спешившую с первым солнцем за водой к речке, впервые видели в платке, и даже под черным платком было видно, что голова у нее с одной стороны замотана тряпкой.