Над травой дурнотно кружила мошкара.
Саша шел к месту, которое называлось Тимохин угол. Отец говорил, что здесь когда-то жил отшельник Тимоха — возле реки, которая действительно резко поворачивала, образуя угол. Тимоха однажды утонул, но имя его жители подарили красивому тихому пляжу с белым, аляным песком.
Маленьким мальчиком, грея на пляже живот, Саша часто думал о судьбе Тимохи, но ввиду отсутствия даже малого знания, кто такой был этот Тимоха и отчего он жил безлюдно, размышления ни к чему не приводили. И тогда мальчик Сашка шел купаться.
Иногда — судя по времени, в обеденный перерыв — на пляж наезжали молодые мужики и красивые девки. Где-то не очень далеко находились торфяные разработки, и в свободный час работный люд, гогоча, плескался.
Именно тогда маленький Сашка впервые увидел, как крепкий парень в плавках, в которые будто положили картофельный клубень, зажимал ладную красавку, и гладил ее по бокам, и мял ей белые груди, не стесняясь мальца. Заваленная на спину девушка недолго давала целовать себя в губы, а потом толкнула парня в грудь. Тот нехотя отстал, убрал жадные, горячие свои лапы и, резко вскочив, прыгнул с высокого берега в воду, пропав под водой чуть не на минуту — так что помятая молодка, привстав и оправив бюстгальтер, начинала волноваться, глядя на воду из-под руки, пока ее кавалер, как водяной черт, не вынырнул у другого берега.
Сашка даже не понял, что вызвало у него большую зависть — умение далеко плыть под водой или такое вот свободное обращение с особами другого пола. Впрочем, второе скорее пугало Сашку, вызывая странную смесь удивления и брезгливости.
От шума и беспрестанно звучащих матюков отец уводил Сашу дальше по реке, там у них было еще одно затаенное местечко — неведомо как попавшая на берег бетонная плита, обросшая симпатичными кустами. Один конец плиты сползал с берега в реку. Летом плиту разогревало, и Сашка с отцом подолгу лежали на ней, жарясь. Когда солнце становилось нестерпимым, Сашка и отец, спустившись по колено в воду, поливали, плеща, плиту водой, и она делалась сырой и холодной — вполне пригодной для дальнейшего расслабленного загорания и глубокого отдохновения.
Скоротав путь и за давностью перепутав тропки, Саша вышел не к Тимохиному углу, а много ниже по реке. Пришлось возвращаться.
Дорожка, когда-то натоптанная рыбаками и работными людьми, вся поросла, и Саша высоко ступал, пугаясь наступить на ужа. Он с детства дико боялся любых гадов.
Повзрослев, Саша узнал, что он, почти задушенный пуповиной, едва не погиб при родах, — говорят, люди, пережившие подобный шок в первые мгновения жизни на белом свете, всю жизнь боятся змей. По крайней мере именно этим оправдывал Саша свой неприличный страх перед безобидными ужами.
Ужа он, конечно, встретил — да не одного, а целую семью, выползшую на солнышко погреться. Саша, вскрикнув, подпрыгнул и встал на землю, широко расставив ноги. Ужей уже не было. Он готов был поклясться, что гадкие твари расползлись в мгновение, когда он висел в воздухе.
Матерясь и подрагивая мелкой дрожью, скача по кустам, Саша добежал до той самой плиты, где они отдыхали с отцом.
Верх плиты затерялся в обильных, некрасивых кустах. Нижняя ее часть сползла в воду и поросла зеленой, сопливой, подводной растительностью. Теперь полежать на плите явно бы не удалось.
Глядя на это, Саша испытал тоскливый спазм в сердце — словно не плита лежала в воде, а поверженный памятник.
Саша огляделся по сторонам, выбирая, где можно было бы присесть, потосковать спокойно. Сел на мелкую травку у бережка и закурил.
В деревне, на чистом воздухе, всегда курилось хуже — в городской душной заразе сигарета идет за милую душу, а в деревне, когда легкие получают полный разлив свежести, никотин сразу становится неуместным.
Саша хотел было еще потянуть тоску свою, чуть блаженную, замешанную на сигаретном дыме, но от дыма было дурнотно, и тоска не собиралась в сладкий комок под сердцем, а расползалась по всему телу вялостью. Пришлось затоптать ее каблуком в траву. К непрогоревшему табаку, замешанному с сухой грязцой, сразу сползлось несколько муравьев.
Тимохин угол, до которого Саша дошел через несколько минут, весь зарос мать-и-мачехой. Не стало пляжа, на его месте расползлось невесть что.
Саша скинул ботинки и зашел в воду. Вода была холодной и склизкой, словно кисель. Глины было неприятно касаться — она напоминала голую стариковскую десну своей осклизлой стылостью.
Саша выбрел из воды и присел обессиленно на грязный песок. Огляделся, сплюнул и снова встал. Он начал драть с корнями мать-и-мачеху, эту дурную, упрямую, с длинными корнями поросль. Рвал их рыжие, сохлые, некрасивые листья и бросал в воду. Течение относило.
Часа через полтора на месте пляжа не осталось ни одного ростка. Лишь торчали кое-где оборванные коренья. Пляж не стал ласковым и чистым, как в детстве, нет. Напротив, он будто бы переболел какой-то заразой, оспой — и лежал неприветливый, весь в метинах и щербинах.
Саша вернулся домой, ужинать не стал. Постоял возле спящего деда, вышел к бабушке и сказал, что уедет. Сейчас же, ему надо.
Бабушка помолчала.
— У отца-то был на могилке? — спросила.
— Был, — соврал Саша.
— Как он, не встал?
Саша вытащил сигарету и стал мять ее в пальцах, не зная, что ответить.
— Я тебе лучку соберу с собой. И яичек… — сказала бабушка негромко.
Глава третья
Дома на столе по-прежнему лежала записка.
Мама, не знавшая, куда он уехал и надолго ли, написала на ней же ответ: «К тебе приходили в штатском с красными корочками и участковый что же ты делаешь сынок».
Написанное было лишено знаков препинания, и оттого Саша еще острее угадывал горькие материнские интонации. Он убрал записку с глаз долой.
Держа горящую спичку над конфоркой, механическим движением поднося чайник к огню и уже оценив по весу его достаточную заполненность, Саша пытался решить, что теперь делать, и так и застыл с чайником в руке, когда раздался звонок в дверь.
Тело охватила дурная вялость, во рту откуда-то взялось сразу много кислой и холодной слюны, и вновь засаднила поджившая уже губа.
Квартира располагалась на четвертом этаже, поэтому сбежать через окно было нельзя.
«А если я их просто не пущу? — мелькнуло в голове. — Нет, они знают, что я здесь… Наверное, видели, как я входил… И что, будут ломать дверь? Для этого нужно разрешение какое-то… Или участковый имеет право? Если ФСБ пришло с участковым, сейчас взломают… А что же они меня на улице не взяли?»
Саша, наконец, бережно поставил чайник на огонь и на цыпочках подошел к двери.
Постоял около, прислушиваясь. Тихо.
Предваряемый шипом, прозвенел еще один звонок, настолько громкий, что он, кажется, отозвался в посуде на кухне.