Спецназовцам, конечно, хотелось большего. Они так красиво взяли убегавших — тяжелый азарт кипел в каждом из них, требуя немедленно порвать пойманных на части. Но несколько любопытных пассажирских лиц, примкнувших к стеклу трамвая, мешали ловцам. Они нервно топтались, сжимая дубинки и кривя лица.
Чуть повернув голову, Саша увидел, что Веня и Рогов, так же как и он, раскоряченные, стоят поодаль.
Заработал мотор, и ПАЗик, перекрывший рельсы, сдал назад.
— Ну, чего, грузить их? — раздался голос. — Надо им, блядь, устроить революцию.
— Что, сучонок? Революции захотел? — выкрикнули где-то рядом с Сашей, но не ему, а, похоже, Вене. — Красной революционной кровью ссать будешь через полчаса!
Раздался удар, еще один. Не стерпел кто-то, перехлестнуло…
Саша повернул голову в сторону Вени и сразу получил тяжелый удар в затылок, словно кто-то стоял за спиной и только ждал повода, чтобы ударить.
— Тебе сказали, руки за голову и не шевелиться?
Тут еще собака подоспела, а с ней милиционеры, приближение которых можно было угадать по нарастанию беспрестанного косноязычного мата.
Собаку, судя по лаю и толкотне, еле сдерживали. Весь сжимаясь, Саша ожидал, что сейчас ему выкусят кусок ляжки.
— Нет, ну что твари… делают!.. — ругался один из милиционеров, отдуваясь и тяжело дыша. — Всю улицу расхерачили… магазины… машины… Это же твари… Их, тварей, надо застрелить прямо здесь!.. Ты что, гаденыш, делаешь? — обратился он к Вене, упирающемуся головой в трамвай. — А? Тебя, сопляк, спрашиваю! Ты что делаешь?
— Держу трамвай, — ответил Веня ясным и оттого невыносимо наглым голосом.
Саша улыбнулся красной боковине трамвая, приятно холодящей потный лоб.
— Ах ты… — услышал Саша голос милиционера и, поняв, что сейчас Веню ударят, снова покосился. Длинная, как шланг, дубинка гулко обрушилась на спину товарища.
— А? — выкрикивал милиционер, по-прежнему тяжело дыша. — Еще? А? Нет, ты отвечай! Еще?
— Позабавься! — ответил Веня громко, и это звучало не как «да, еще», но как — «давай-давай, потом время придет, посмотрим…».
Здесь вступил уже кто-то из камуфляжных бесов:
— Ты как с дядей милиционером разговариваешь?
Он ударил — будто взмахнул косой — своей огромной, в берце, тяжелой ножищей Вене под колено, и тот резко, гакнув от неожиданности, упал. Ему тут же с силой наступили берцем на лицо.
— Эй, кончайте уже! — неожиданно для себя крикнул Саша.
Видимо, ему досталось бы тоже, но отвлекла вагоновожатая:
— Товарищи! Отведите молодых людей от трамвая. В вагоне дети. Нам надо ехать!
— Семеныч, грузить их или нет? — опять спросил кто-то.
— Нет. Вон «пэпсы» отведут их на площадь. Мы еще покатаемся по дворам.
Спецназовцы загрузились, и ПАЗик, резко взяв с места, уехал.
Веню подняли за шиворот. Сашу и Лешу попросили сделать шаг назад. «Еще шаг назад». Трамвай заскрипел и тронулся.
Саша, щурясь от легкого головокружения, смотрел на небо.
Вене и Лешке защелкнули за спиной наручники.
— Руки назад! — приказали Саше.
Холодное сжало кисти.
Они пошли по улице вниз, подгоняемые тычками и матом милиционеров. Иногда злобно подлаивала овчарка.
Веня беспрестанно поднимал голову и с влажным сипом вдыхал через нос, пытаясь остановить текущую из расквашенных ноздрей кровь.
Саша с интересом разглядывал содеянное им и его товарищами.
Улицу разворошили, словно кулек с подарками.
Несколько сорванных и истоптанных трехцветных флагов лежало на асфальте.
Дорога была густо усыпана стеклом, иногда цветами, а также всякой вывороченной из мусорных урн дрянью — и создавалось ощущение, будто на улицу выпал дождь из стеклянной крупы, мусора и цветочных лепестков.
Кое-где валялись стулья, встретилась цепь оградки.
Все фонари были разбиты.
«Яну поймали», — вдруг угадал Саша, увидев на асфальте оторванный, распустивший нитки, отороченный мехом капюшон. «Капюшон Яны. Ее поймали за капюшон».
Иногда навстречу шли люди, с интересом, но большинство со злобой разглядывавшие задержанных.
«В плен взяли… — подумал Саша иронично. — Меня взяли в плен… И могут посадить», — завершил он свою мысль уже всерьез.
Сгоревшую машину было видно издалека. Около уже суетились пожарные. Из шлангов била вода. От машины валил тягучий дым.
— Нет, ну на хер вы это сделали? — все не унимался один из милиционеров, самый грузный и говорящий с одышкой. — На хер? Вы это строили, чтобы ломать?
Никто не спешил ему ответить.
Леша спокойно смотрел вперед, и на лице его читалось, что он вовсе не считает нужным разговаривать.
Саша мог бы ответить, но саднела разбитая губа, и он непрестанно слизывал кровь.
А Вене, похоже, даже его разбитый нос был нипочем, и он, хлюпая, спросил:
— Чего строили?
— Вот это все — вы строили?
— А кто это строил? — переспросил Веня, словно это его всерьез взволновало.
Здесь прямо в лицо Вене наехала камера, и милиционер матерно прогнал тележурналистов.
— Слышь, расстегни меня, кровь хоть вытру, — воспользовался ситуацией Веня. — А то вас вздрючат за избиение подростка. У меня нос сломался. Я на вас заяву напишу.
— Да мне плевать на твою заяву, понял? — сразу взвился милиционер. — Пиши, мне все равно. Я тебе еще жопу напорю в отделе.
Веня громко хмыкнул, харкнул красным и примолк.
Пацанву «Союза созидающих» выводили из подворотен — когда по три-четыре человека, а когда сразу по десятку.
Почти все пойманные были биты, несли красные, кровавые синяки, быстро заплывающие глаза, расплющенные носы и разбитые губы.
Пацаненок лет четырнадцати, весь бледный, с дрожащими скулами, на подгибающихся ногах ужаснул густым, грязно-кровавым сгустком на затылке. Его поддерживали за плечи.
На многих была разорвана одежда. Виднелись юношеские, худые тела.
Саша знал их всех — если не по имени, то в лицо.
Кто-то пытался перешучиваться, но милиционеры истошно орали, требуя закрыть рты.
Вскоре «пленных» собралась целая толпа, человек в шестьдесят-семьдесят.
Большинство были без наручников.
— Давай-ка со своих тоже снимем «браслеты», — сказал напарникам милиционер с одышкой. Он был старшим в наряде.
— Зачем? — спросил один из напарников.
— Надо.