В 15 часов неизвестные корреспонденты сообщили, что дизайнер Хром-Кожемяко постригся и придет с женщиной Амаль, ставшей в пять утра его музой на лавочке горпарка. Но информация оказалась дезой.
Наконец в пять часов пришел визажист и кутюрье Мурадян со своей моделью Алексом, который в шестой раз провалился в театральное училище по причине воинствующей гомофобии в регионе.
Мурадян принес вино и лаваш и сообщил, что у него день рождения. Все обрадовались, что Пушкину повезло попасть в компанию с Мурадяном.
Пили и тостили Мурадяна за вино, а Пушкина – за вклад в мировую сокровищницу.
Полистергейст заявил, как человек презирающий все, кроме рэпа, что Пушкин – говно, на Западе его никто не знает. Визажист Мурадян, тонко заметив, что не будь Чайковского, Пушкин остался бы только русской звездой, начал читать «Я Вас любил…», глядя на Алекса с выражением.
Потом Изольда принялась наигрывать на скрипке из Петра Ильича, Мурадян с выражением читал, вышло волшебно, все решили записать весь вечер на видео и поместить в Сеть.
Проснулся поэт Мартышкин. Сквозь сон он слышал, как Полистергейст пнул ногой великого именинника, и, стряхнув с себя обрывки пьяного сна, с ноги ударил диджея по яйцам за предательство русской национальной идеи. Вмешался фотограф Джим, он повалил Мартышкина и стал его душить. Кручинин, увидев, что бьют поэта, вписался в драку.
Их остановил приехавший из Питера странствующий дервиш Приходько. Он исповедовал дзен-буддизм и шаманил за деньги на Витебском вокзале. Для любопытных граждан он привез фильм «Груз-200».
Все сели смотреть. Смотрели внимательно – много слышали о самом шокирующем кино начала третьего тысячелетия.
Никто не испугался, каждый житель города N видел в жизни и похлеще, но дискуссия разгорелась нешуточная. Стали делиться впечатлениями.
Изольда, духоподъемная девушка, вспомнила своего отчима, который изнасиловал ее в ночь, когда ее мама умерла от удара кованого сапога приемного папы и первого Изольдиного мужчины.
Поэт Мартышкин, как бывший мент, разбил в пух и прах образ киношного монстра. Свои конкретные дела в прошлой милицейской жизни он описал в поэме «Люди и звери».
Неумеренное потребление спиртного, как причина всех российских бед, вызвало дикий смех всей присутствующей интеллигенции – как на трезвую голову можно выжить в городе N, не представлял никто.
Елдырин-Леонардов, культуролог и постоянный ведущий на местном радио рубрики «Давайте посмотрим», картину осудил за лакировку действительности. Он обвинил ее создателей в холуйском почитании режима и прочел коротенькую лекцию о месте художника в период стабилизации.
Все мастера культуры согласились – никто из них с властью не сотрудничал, просто жили весело, не думая о судьбе России. Каждый считал себя космосом, а кое-кто, как диджей Полистергейст и художник актуального искусства Брило, целыми вселенными.
У Брило в сарае стояла инсталляция из городского мусора «Лев, разрывающий очко Голиафу» по мотивам отношений Льва Семеновича, местного краеведа, и компании «Голиаф», разрушающей разрушенные памятники культуры и деревянного зодчества в угоду коммерческому жулью.
Брило хотел подарить ее городу, но город не брал, боялся нового искусства, а сам потрафлял скульптору Евсюкову, куму городского головы, запрудившему все вокруг фонтанами и настенными росписями по мокрой штукатурке на фасадах, маскирующими разрушения облика древнего города.
Брило попросили держать себя в руках и не сводить счеты. «Время рассудит», – сказал прозаик Кручинин и потребовал оставаться в рамках дискуссии о кино.
Дискуссия умерла, как только в дверь ввалился нумеролог и мракобес-сатанист Ангельский. Он всегда требовал ставить в своей фамилии ударение на букве «е», отрицая свое небесное происхождение.
Он привез из Астрахани мешок рыбы и рюкзак пива, отдельно поставил на стол канистрочку спирта на пять литров, и все воскликнули: «Ай да Пушкин! Ай да молодец!» Ангельский не обиделся.
Кручинин и Мартышкин стали готовить коктейли собственного производства: треть спирта, треть воды и сверху пиво. Женщинам пиво заменяли апельсиновым фрешем, который от ненависти к человечеству давила поэт ЕБань.
Напились довольно быстро, короткая художественная часть закончилась свальным грехом на полу. Мурадян остался верен Алексу, Елдырин овладел ЕБань, Кручинин и Мартышкин никем не овладели, они допили канистру, и сон разума свалил этих чудовищ. Джим и Полистергейст уползли утром на афтер-пати «Пушкин и рок» в клуб «Небо в алмазах».
Ангельский увлек Изольду и Брило в свои сети и провел утром обряд, где Брило распял Изольду на перевернутой звезде.
Нумеролог Приходько опять уехал в Питер шаманить на вокзале. Только редактор журнала «Дебил» не пил и не спал. Он записал все происходящее, для того чтобы потомки знали, что N – не пустыня бездуховности, а город с прошлым и настоящим.
Ночной перезвон
Днем разговаривать не о чем, все стремятся или заработать, или с умом потратить.
Но приходит вечер, а потом ночь – и тут начинается.
Вечером позвонил № 1 и пропел свою любимую песню о том, что у него все хорошо, все квартиры в разных частях света дают доход, очередной дом строится и теперь он скупает антиквариат, пока притихли те, кто попал на ценных бумагах.
Но голос веселый лишь от водки, нет радости от своего, если у других гондонов больше.
Обсудили всех остальных, всем досталось, всех обосрали – от первого до последнего, стало легче.
№ 2 позвонил в два часа ночи – у них в Европе еще разгул. Начал издалека, вспомнил папу-маму, сестру больную – всех, кого нет. Поздно вспомнил, когда они рядом были, недосуг было сказать им слова нужные, денег давал, а слова не находились, некогда было – слишком много радостей от бабок бешеных.
Надо было как-то их освоить на просторах мировых, а теперь бабок нет, близких нет, и холодно стало на свете с прихлебателями, доедающими его на обломках благосостояния.
– А скажи мне, друг, любили ли меня Х и У?
Ну что можно сказать в жопу пьяному человеку, сидящему в чужой стране и пьющему херес за три тысячи из коллекции в ожидании, пока шофер привезет водку, которая кончилась.
Можно сказать: «Не тебя они любили, а бабки твои», – что будет чистой правдой. Но их нет уже на этом свете…
– Конечно, любили, – говоришь ты, но вы оба понимаете, что это не так.
– А ты любишь меня? – спрашивает № 2.
– Пока нет, – отвечаю я для равновесия.
– Жена у тебя хорошая, – говорит № 2, – любишь ее?
– Уже нет, – отвечаю я, – узнал я за двадцать лет, какая она хорошая.
– А моя хорошая и красивая, – говорит он о жене, с которой не живет.
– А как № 1? – спрашивает № 2. – По-моему, он мерзавец, но я его люблю.