Учитель цинизма - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Губайловский cтр.№ 62

Но как же я мог ее забыть! После интенсивно проведенной ночи Оля буквально светилась, меня трясло рядом с ней. Я никого не знал прекраснее! И желаннее…

18

Так мы и ходили друг возле друга, пока Оля не приняла судьбоносное решение. Она решила выйти замуж и обрести некоторую социальную стабильность. За кого ей следует выходить, она вроде бы знала. И ее мужчина был вроде готов, но вдруг они вдребезги разругались.

И Оля изменилась. Сначала она изменилась сама, а потом изменилась ко мне.

Все время нашего знакомства она смотрела на меня иронически, как на некое неустойчивое существо, которое относится к миру по касательной: мир как бы есть, но до мира ему дела-то нет. Его интересуют трудные абстракции — поэзия и математика.

Оля, глядя на мои разнообразные подвиги, в основном связанные с неумеренными возлияниями, была уверена, что жизнь моя будет, может, и блестящей, но слишком бурной и короткой, так что лучше не связываться. Но рассорившись со своим кавалером, она пригляделась к давнему обожателю и, оценив все за и против, решила, что серьезная женщина даже из мужчины может сделать человека. Хотя случай, конечно, запущенный и работа предстоит большая.

Полюбила она этого вечно что-то бормочущего, непонятно чем занятого человека или просто приняла вполне прагматическое решение, я не знаю.

Мы с Сережей Мочаловым решили выпить укрепляющего и дописать нашу бессмертную поэму, которую начали еще зимой на слете в Черустях. Тогда у Сережи под утро обнаружилась полулитровая баночка неразведенного спирта, и он торжественно объявил, что мы с ним непременно должны — раз уж все так славно складывается — не просто выхлебать обжигающую прозрачную жидкость, но подкрепить потребление умным усилием и написать поэму.

Наши товарищи и подруги, тяжело вздохнув, согласились с таким решением: с одной стороны, спирту и они бы хлебнули под снежок, а с другой — нельзя же мешать высокому порыву и интеллектуальному подвигу, который творится у них прямо на глазах. И мы с Мочаловым повлеклись куда-то в леса — в поисках вдохновительных моментов бытия. Мало ли, вдруг там дегтем запахнет или плесень встретится особо живописная.

Мы бродили по лесным тропинкам. Присаживались на упавшие березы. Снова бродили — и все время прикладывались к баночке. Я как обычно занудствовал, что нельзя торопиться, что так у нас получится какая-нибудь халтура. Мочалов кивал: да, так нельзя, надо сначала выпить. Мы делали по глотку. И снова принимались сочинять…

Поэму мы наверняка сочинили, но поскольку, вернувшись в лагерь, сразу попадали по палаткам и забылись чутким предутренним сном, забыли ее начисто.

Я до сих пор убежден, что эти забытые мной и Сережей строки были лучшими, которые мы вообще способны сочинить, как вместе, так и раздельно. Но слепая ласточка вернулась в чертог теней.

…Сережи больше нет на Земле. А я все еще живу и слушаю его песни. И они обжигают меня, но уже не так, как в давние времена. Теперь я слышу не только его слова и голос, но и мою юность, окликающую из небытия, из того прозрачного зимнего леса, куда, улыбнувшись, ушел мой друг; ушел один, без меня, дописывать нашу поэму; ушел, махнув на прощание рукой, и затерялся среди голых деревьев. Кажется, мелькает между стволов его длинный до пят брезентовый плащ, кажется, я еще могу его окликнуть, но это только кажется…

Сережа жил в огромной квартире с двумя сортирами. Я таких и не видел никогда. Его мама была очень крутая по советским меркам дама, но чем она занималась, Сережа объяснять не спешил, а я не настаивал.

Сережа поначалу поступил на журфак, но как-то не срослось. Оно и понятно — если меня в юности не очень привлекал труд упорный, то Сережу буквально тошнило от одного только вида подобного труда. Ну не могла его вдохновенная натура смириться с постылыми ограничениями учебного процесса и прочей надрывающей сердце поэта рутины. Сережа объяснял свою нелюбовь к журфаку отсутствием всяких способностей к северокорейскому языку, которым его принуждали заниматься. А потом еще предполагалась длительная командировка в страну окончательно победившего социализма. Сережа даже намекал на неизбежные встречи с самим чучхэ, что было ему совершенно поперек сердца. И он пошел по типичному пути: краткий курс психотерапии (практические занятия в Кащенке), белый билет, полная неопределенность в будущем, зато полная свобода в настоящем. Сережа, кажется, служил курьером в издательстве «Молодая гвардия», но точно я не знаю — мы никогда не опускались до обсуждения подобных прагматических и меркантильных обстоятельств нашего вполне условного бытия, тем более несколько рублей на портвейн всегда находились, а на большее мы и не рассчитывали.

За вдумчивым потреблением крепких напитков и прослушиванием любимого Жака Бреля мы весело проводили время, и вдруг Сережа решил, что нам непременно нужно прямо сейчас, на ночь глядя, поехать в Главморковку — ВЦ по учету плодов и овощей, где Оля и Сережина тогдашняя пассия — калужская девушка Глезер — работали операторами в машинном зале: таскали тяжеленные диски и запускали программули по поводу подсчета продукции какого-то пищевого министерства.

Захватили магнитофон, забежали за водкой и двинули в «Главморковку» к девушкам. На входе — этакая суровая ВОХРа: не пущает и от этого получает особо острое наслаждение, сродни половому. Но мы знали, как надо действовать, — девушки открыли нам окошко, и с крыши пристройки мы проникли в машинный зал.

Ночью на ВЦ, кроме дежурных операторов, присутствовали разве что несколько полусумасшедших программеров, к тому же погруженных по самые уши в код.

Гудят вентиляторы, крутятся ленты — идет сеанс резервного копирования. Девушки ставят стомегабайтники на пеньки — поставит диск на пенек, съест пирожок, то бишь тяпнет с нами водочки. Завели мы музыку и стали отдыхать. Оля какая-то странно тихая, Глезер, наоборот, необыкновенно бойкая. Я немного потерял ориентацию в пространстве. Вероятно, близость любимой женщины несколько исказила метрику, приналег на напитки и нечаянно перебрал.

Утром пришли сотрудники. Оля сидит за столом и вяжет — петли считает. А на столе в позе покойника спит совершенно умиротворенный человек. Сережа и Глезер растворились в пространстве с первыми лучами восходящего солнца.

Начальник смены — женщина суровая, но Олю нежно любившая, — спрашивает:

— Оля, кто это?

Оля, не отрываясь от счета петель:

— Муж.

Вопрос исчерпан.

Я проснулся. Сел на столе, еще не зная, как меня представила своим коллегам Оля.

— Чаю хочешь?

— Да, глоток крутого кипятка был бы очень полезен обезвоженному организму.

Оля налила чай. Мы сели и стали его пить.

— У меня смена кончилась.

— У меня сегодня день рождения.

— Я знаю. Поздравляю.