Гибрид - читать онлайн книгу. Автор: Игорь Беляев cтр.№ 50

— Так почему, Митенька, я не вышла за тебя замуж?

— Потому, что дурой была, — отбрил дядя Митя.

Тетя Ира много раз женилась и расходилась, но все ее бывшие мужья дружили между собой и с дядей Леней «всю жизнь». Моя мама не понимала таких отношений, но «принимала как факт».

А дядя Митя не стал классиком русской литературы, потому что ему было лень.

— Вся наша жизнь — это сплошной театр абсурда, — оправдывался дядя Митя.

В Чкалов он приехал написать какую-нибудь «пиеску» для театра.

Я не знал, кто такой этот «Абсурд», но тоже удивлялся, почему дядя Митя не пишет книжки.

Таиска диктовала бы нам теперь отрывки из его сочинений. А я бы рассказывал во дворе, что подружился с настоящим живым писателем.

Свой первый монолог в нашем доме он произнес так:

— Мадам, мосье! Имею честь представиться! Я не писатель, я член «групкома драматургов». А это, как говорят в Одессе, две большие разницы. В чем, вас интересует, прынципиальное различие? Писатель обязан писать романы и ходить на собрание, где тебя твои же собратья по перу порют по одному месту — за безыдейность. А член — не обязан. Он может купить билет и ехать на трамвае. А может не покупать билет по причине финансовых затруднений и идти пешком. Он человек свободный! Но его нельзя посадить в тюрьму как бродягу. Потому что однажды его может посетить вдохновение, и он напишет нетленное произведение для нашей эстрады. Он способен даже «пиеску» сочинить для какого-нибудь паршивого театрика и прожить безбедно на полученный гонорар месяцев пять-шесть. Выпивая и закусывая бутербродом с лососиной. Нет лососины? Тогда с паюсной икрой. Очень пользительно!

Про литературу и своих «собратьев по перу» он говорил так:

— Было время великих писателей. Они все, к большому сожалению, померли еще до моего рождения. Потом началось время очень хороших писателей. Я тоже хотел быть приличным писателем, но почему-то не получилось. Теперь хорошие писатели, в основном, тоже присоединились к большинству, то есть отправились на тот свет без остановки. Остались средненькие. А быть средненьким писателем в такое великое время как-то неловко. Дети и те засмеют! Так что — «вуаля»! Как опять же говорят в Одессе. Я простой советский литератор, действительный член групкома драматургов. Широко известный в узких кругах.

Дядя Митя приперся в эвакуацию даже неожиданно для себя.

— Просто в Москве не осталось знакомых, с кем можно было выпить и закусить, — объяснил он всем.

В армию его не взяли, потому что у него был «врожденный» порок сердца. И каждые два часа он должен был полежать на кровати. Но водку он все равно «хлестал» и говорил, что без водки он давно бы «окочурился».

— Она, милая, гонит кровь по жилам, чего не делает мой сосуд для кровообращения.

Когда он полеживал, с ним можно было разговаривать. А дяде Мите было скучно просто так лежать, и мы с ним разбирали разные примеры из истории.

Правда, у него были взгляды, которые прямо «тянули на пятьдесят восьмую статью».

— Контрреволюция чистейшей воды! Десять лет без права переписки. Как минимум!

Так, по крайней мере, утверждал дядя Павлуша. Но мирился с ним, потому что дядя Митя все-таки обещал написать для драмтеатра современную «пиеску», где будет хорошая роль для тети Маши.

Вот приходит дядя Митя с каким-нибудь свежим анекдотом. В нашей семье уверены, что все эти анекдоты он сам сочиняет. Хотя начинает всегда издалека:

— А вчерась был в одном доме, и мне подкинули свежачок…

Кто ему «подкинул свежачок» и где, он никогда не говорил. Потому что за анекдот «сажали».

Меня дядя Митя сразу обещал научить «свободно мыслить». Но сначала он уточнил, кем я хочу быть, когда вырасту?

Точно я пока не решил. Потому что до школы, я собирался стать пожарным и ходить на каланче в Сокольниках.

Потом взгляды у меня резко переменились, и я захотел стать композитором Бетховеном. Но учиться играть гаммы на рояле? Это уж извините!

Мне больше нравится играть во дворе в футбол или в расшибалку!

Когда случилась война, я твердо решил стать артиллеристом. Потому что артиллерия — «бог войны». Но мама все-таки меня определила в музыкалку, и я два раза в неделю топал к Софье Николаевне на другой конец Чкалова с нотной папкой.

Дяде Мите я соврал, что собираюсь стать писателем для детей. Как Пушкин. К этому моменту я все-таки одолел «Дубровского», и мне он, как ни странно, понравился. Потому что был благородным разбойником. Особенно это место, помните? Когда он распахивает дверцу кареты и говорит: «Сударыня, вы свободны…»

— Уж лучше, как Лев Толстой, — заявил дядя Митя. — И сразу пиши «Войну и мир».

Он говорил будто сурьезно, а глаза у него смеялись. Поэтому никогда нельзя было поручиться, когда он рассказывает чистую правду, а когда «порет чушь и высасывает всё из пальца». Я думаю, что именно этим он когда-то покорил сердце тети Иры, которая считалась в Москве в двадцатые годы первой красавицей. И сам поэт Маяковский за ней ухлестывал. Как рассказала мне по большому секрету Адельсидоровна.

У мамы почему-то не хватает юмора на дядю Митю.

— Посмотрите, как он разговаривает! Коверкает слова под простой народ. Делает вид, что он Максим Горький! И зачем он все выворачивает наизнанку?!

Мама боится, что дядя Митя испортит мне русский язык.

— Разве вы из-под Одессы? Вы ведь культурный человек!

— Моя прелесть Ниночка! Откровенненько говоря, я отнюдь «не из-под Одессы», как вы изволили выразиться. Скорей «из-под Таганрога». Кстати, всегда терпеть не мог Горького и влюблен с малолетства в Достоевского. А оченно испортить русский язык вашему мальчику могут только в школе. Если я выворачиваю, как вы изволили заметить, слова наизнанку, то это только потому, что вся наша жизнь — сплошная хохма. И если относиться к ней без юмора, легко отправиться на тот свет к самому Господу, даже не приходя в сознание.

Мама была не согласна, что наша жизнь сплошная «хохма». И к некоторым вещам надо относиться абсолютно серьезно. Особенно при ребенке. И нельзя богохульствовать.

— В наше время считалось, что верить в Бога — это большой моветон, — тяжело вздохнула Адельсидоровна. — Я завидую Лизаветниколавне. Верить в Бога — это такое счастье. Но в Европе…

— В Европе верит в Бога только папа римский. И тот ходит на цырлах перед Муссолини, — замечает дядя Митя.

— А кто такой Муссолини? — интересуюсь я.

— Муссолини в Италии — вроде как у нас товарищ Сталин, — хихикает дядя Митя.

— У вас всегда такие дурацкие сравнения, — возмутилась тетя Маша.

— Муссолини придумал фашизм раньше Гитлера, — вставил дядя Павлуша.

Однажды за столом дядя Митя стал читать какую-то «тройку», которую сочинил Гоголь еще до революции: