Цунами - читать онлайн книгу. Автор: Анатолий Курчаткин

Посвящаю моим друзьям Арчу и Маргарет Тейт

оборотившись, он увидел море.

И. Бродский «Post actatem nostram — После нашей эры»

Не дает ответа.

Н. В. Гоголь. «Мертвые души»

Забавно, но с Дроном Цеховцем Рад познакомился в Консерватории, куда, в общем-то, попал случайно. Еще забавнее, что познакомил их знаменитый актер Андрей Миронов, несколько лет спустя умерший от сердечного приступа прямо на сцене, — с которым при этом ни сам Рад, ни Дрон знакомы не были.

Все это получилось так.

Рад тогда усиленно пытался добиться благосклонности одной прелестницы из МГИМО. Добивался он благосклонности уже несколько месяцев, но отношения сводились в основном к бесконечным телефонным разговорам; внимания добиться удалось, а благосклонности не очень. Ситуация напоминала осаду толстостенной, хорошо укрепленной крепости, и от недели к неделе становилось яснее, что измором эту цитадель не взять. Ее следовало брать какой-то особой хитростью, каким-то необыкновенным хитроумным приемом — нужно было применить некое спецоружие, аналог коня, оставленного ахейцами перед воротами Трои.

Троянский конь явился в образе американского пианиста русского происхождения — прославленного Горовица. «Владимира Самойловича», сообщал «Советский энциклопедический словарь», к помощи которого Раду пришлось прибегнуть, потому что никогда прежде о прославленном пианисте русского происхождения он не слышал. Дело происходило в последние годы советской власти, с гастролями в Советский Союз, почивший невдолге в бозе, тогда зачастили всякие бывшие русские, достигшие где-то там, в другом мире, всяческих высот славы, и вот среди них оказался этот Владимир Самойлович. Горовиц, Горовиц — шелестело на факультете между немногочисленными завсегдатаями Консерватории и Колонного зала, с такой воодушевленной значительностью в голосе, — у Рада ушки встали на макушку, и он подкатил к одному из завсегдатаев, которого как-то выручил шпорой на экзамене, за просвещением.

Завсегдатай не только просветил, но и дал наводку, как заполучить на мировую музыкальную величину билеты, снабдив необходимым паролем к нужным людям. Нужные люди держали очередь в Консерваторию, не допуская в нее никого чужих. Во главе спаянной команды, отхватывавшей себе три четверти билетов, поступавших в продажу, стоял ясновельможный пан по имени Ян (впрочем, спустя несколько лет, уже в новые времена, оказавшийся будто бы евреем и слинявший на социалку в Германию), сутулый, мятый жизнью человек с прозрачными выпуклыми глазами и начавшими седеть волосами, патлами лежавшими на воротнике короткой самодельной дубленки, о которой так и хотелось сказать «заячий тулупчик». Заячий тулупчик местами продрался, и края прорех были бесстыдно стянуты черной суровой ниткой. Ухватками ясновельможный пан, несмотря на возраст, напоминал сбежавшего со школьных уроков и ошалевшего от воздуха свободы старшеклассника-переростка. Он извлек из кармана тулупчика измятую и согнутую пополам ученическую тетрадь в клетку, поводил шариковой ручкой по списку и выудил оттуда номер с фамилией, которыми и наградил Рада. Тут же, однако, поставив условием незамедлительно выйти на дежурство в ночь: бдеть с тетрадкой до восьми утра, записывать всех желающих и не позволить никому завести другую очередь. «Без труда не вынешь и птичку из пруда», — глубокомысленно изрек он, вооружая Рада необходимыми телефонами — кому звонить, если что, вызывать подмогу. «Рыбку, — поправил его Рад. — Не выловишь и рыбку». — «Рыбку из пруда, приложив труд, каждый дурак выловит», — сказал Ян.

В качестве новобранца Раду досталось отдежурить не одну, как всем остальным, а три ночи, и еще раза два по нескольку часов в светлое время. Но зато в день продажи билетов, когда с окруженного колоннадой ротондного крыльца зазмеилась на улицу тысячеголовая очередь, он был всего лишь в пятом десятке и свои два билета держал в руках через полчаса, как открылась касса.

Цитадель из МГИМО при известии о богатстве, отягчавшем его карман, распахнула крепостные ворота — словно они никогда и не были заперты. «А как ты достал? — неверяще проговорил ее голос в трубке. — Я по отцовской театральной книжке хотела купить — так мне не досталось». Отец у нее был послом в одной из стран Латинской Америки, страшное дело, какая номенклатура, привилегии на развлечения ему полагались по должности, независимо от того, присутствовал он в отечестве или блюл его интересы далеко от родных границ. «Не книжки блатные нужно иметь, а смекалку и разворотливость», — весь сгорая от ликования, ответил ей Рад.

Что там конкретно играл Горовиц, тем более, как играл, Рад не запомнил. Ну, что-то Шопена, что-то Листа, в общем, виртуоз романтической школы и виртуоз, не было Раду никакого дела до мастерства знаменитости, — он вкушал одержанную победу. Поверженная Троя лежала у его ног, Прекрасная Елена была с ним, была его. Сидела с ним рядом на идущих полукругом переполненных красных скамьях амфитеатра, прижатая к нему соседями по скамье до того тесно, что ощущал сквозь пиджак и брюки твердую косточку ее бедра, и в самих брюках от этого тоже кое-что твердо толкалось в штанину, болезненно несоразмерное пространству, в котором было заключено; а когда перенимала у него бинокль, чтобы увидеть лицо знаменитости, и когда отдавала, пальцы ее обласкивали его пальцы, так что несоразмерно тесное пространство делалось тесным до отчаяния. Потом он, в очередной раз переняв у нее бинокль, задержал ее руку в своей, какое-то бесконечное мгновение, напрягшись, рука ее словно думала, как поступить, и ослабла, отдав себя в его власть.

В антракте они отправились в буфет. Прекрасная Елена не очень-то и хотела, — Рад настоял. Победа, в честь которой не дано достойного пира, — что за победа? В буфете наливали шампанское в высокие узкие бокалы, продавали бутерброды с икрой и семгой, можно было выпить чаю с пирожными. Рад взял шампанского, взял бутерброды, взял чаю с пирожными. И расплачиваться выщелкнул из кармана новенькую, словно бы только что сошедшую со станка, сотенную, которую припас специально для похода в Консерваторию, обменяв на нее все деньги, что наскреб в доме. Когда достаешь из кармана сотенную — это еще тот эффект. Сотенная, выпорхнувшая из потаенности кармана на свет, производит впечатление, что их там у тебя пруд пруди, тьма и тьма. Краем глаза по выражению лица Прекрасной Елены Рад заметил, что должное впечатление произведено.

У буфетчицы, однако, не оказалось сдачи. Как ни много Рад набрал всего, но и сдачи ему требовалось изрядно, рублей восемьдесят пять, и буфетчице, возможно, просто не хотелось оставаться без достаточного количества купюр более мелкого достоинства.

— Разменивайте как хотите, — с неприступным видом объявила она, и весь этот ее вид свидетельствовал, что тут крепость почище всякой Трои.

Рад обернулся к толпе за спиной. И взгляд его тотчас схватил лицо Миронова. Трудно было бы не выделить то лицо в толпе, такое знакомое по экрану — что кинематографическому, что телевизионному.