В этот момент Владимир пожалел, что не успел напиться, тогда он был бы обворожительным и остроумным с этими приятными, красивыми мужчинами и женщинами. А так он сумел лишь выдавить смущенный смешок. О, как бы ему хотелось иметь меховую шапку, настоящую астраханскую. Впервые в жизни он осознал полезную аксиому: пусть лучше к тебе относятся покровительственно, чем вовсе не замечают. Он и дальше продолжал бы в том же духе, но Франческа вызвала его на кухню.
Там стоял страшный шум; совсем иная разновидность людей клубилась вокруг креветочного салата на столе, Франческа же стояла под кухонными шкафчиками из рифленой стали, приятно выделяясь на общем фоне бархатным королевским нарядом, и смеялась над пьяным индийцем, не уступавшим ей в щегольстве (на нем был смокинг). Индиец колотил ее по голове надувными оленьими рогами.
— Привет, — неловко приветствовал Владимир рогатого индийца.
— Ну хватит, Раджив. — Франческа подняла руку и схватила парня за рога. Владимиру бросился в глаза темный пучок волос в ее подмышке.
Индийский джентльмен обернулся к Владимиру, осклабился, затем выскользнул вон, протиснувшись меж едоков креветок. Выходит, у Владимира есть конкурент. Как это возбуждает. Владимир чувствовал себя сегодня весьма конкурентоспособным, несмотря на то что индиец мог похвастаться классическими чертами лица и трогательной печалью в глазах.
— Надо выпить! — объявила Франческа. — Я сделаю тебе «Роб Роя». Люблю горькие напитки, наверное, потому, что мать родила меня с этой горечью в крови. — Она открыла ближайший шкафчик и вынула стакан для коктейля с изображением цапли, заботливо склонившейся над ракообразным существом, пускавшим пузыри из болота. В другом шкафчике Франческа нашла лайм и пыльную бутылку дорогущего «Гленливета». — Ты должен непременно познакомиться с сестрами Либбер.
— А не пойти ли нам прогуляться после коктейля? — предложил Владимир.
Холодными пальцами, пахнувшими виски, Франческа похлопала его по щеке, будто намеревалась вытрясти из него столь глупые мысли.
— Ты слыхал об их отце, Шмуэле Либбере? Он обнаружил самую старую в мире прялку.
И словно по команде, из-за фикуса выплыли сестры Либбер — две белокожие идентичные красавицы слегка азиатского типа, носительницы информации о древнем еврейском прядильном инструменте.
— Я слышал о работе вашего отца… — начал Владимир, но тут на кухню ворвался Тайсон, отрывисто кашлянул и со значительным видом уставился себе на ноги.
— Владимир, пришли твои друзья. Ты не мог бы… пожалуйста… поздороваться с ними?
В большой комнате Владимир обнаружил Баобаба. Закадычный друг был одет в колониальное хаки от-кутюр, на пробковом шлеме развевалось страусовое перо. Баобаб держал за руку крошечную малазийскую студентку, которая вежливо кивала его речам, но свободной рукой судорожно щупала воздух, будто искала вслепую путь к спасению.
— Я считаю сифилис почетной наградой, — ревел Баобаб, перекрывая вибрирующий звук ситаров из телевизора. — Я подцепил его в Париже, на его культурной родине. Сочинения Ницше, если хотите знать, насквозь сифилитичны.
Блистательная Роберта в чем-то вроде леопардовой ночнушки и котелке на голове обвилась вокруг Фрэнка. Она щипала его за вислые щеки и вопила:
— Вот это да, сколько же в тебе жизни!
Притихшая толпа рассасывалась, крадучись; содержимое американского плавильного котла стекалось отдельными ручейками на кухню. Но двигалась публика тягуче, приклеившись взглядом к причине своего бегства — маленькому толстяку в пробковом шлеме и почти голой девочке-подростку, а в углу…
В углу сидела Хала в том же нелепом садомазохистском прикиде, в котором Владимир встретил ее впервые восемь месяцев назад; компанию ей составил бокал с выпивкой. Молодые интеллектуалы проносились мимо, их надувные рога испуганно дрожали. Завидев Владимира, Хала призывно помахала ему.
Но Владимир уже вцепился в Баобаба, тот в свою очередь ослабил хватку на руке малазийки.
— Ты что? — прошипел Владимир. — Зачем ты привел Халу? И что ты тут устроил?
— Что устроил? Я оказываю тебе услугу. Где новая девушка?
Из кухни, куда сбежалось человек двадцать, доносился гулкий рокот назревавшего бунта, среди возмущенных криков явственно выделялся голос Франчески. Между тем в углу гостиной Фрэнк сдавался на милость маленькой амазонки в неглиже и со скобками во рту; в другом углу Хала, окунув горячий палец в бокал, наблюдала, как расходится рябью ржавое шерри.
А что же Владимир? Ему, возможно, оставалось жить секунд двадцать.
4. Гендер и империализм
— Пожалуйста, развяжи меня, — попросил Владимир.
Путы развязали. Повязку с глаз Владимир снял сам. Свет, лившийся с Пятой авеню, жизнерадостный и искристый, разукрасил блеклые шторы до неузнаваемости.
— Прости за секс прошлой ночью, — сказала Франческа. — Я была слишком груба. Я подсознательно наказывала тебя.
— Нет, это моя вина. — Прикрывшись простыней ниже пояса, Владимир растирал опухшие запястья. — Пригласить друзей было с моей стороны актом агрессии. — Дрожащим пальцем он провел по отпечаткам зубов на бедре. — Прибегнув к физическим действиям по отношению ко мне, ты предстала одновременно жертвой и насильником. Это был раскрепощающий поступок с твоей стороны.
Чуждые и в то же время привычные слова, не слыханные им с тех пор, как он покинул прогрессивный Средне-Западный колледж, без усилий складывались в предложения. Он понимал, что охотится за легендарным мифическим зверем — подтекстом.
Снежным человеком литературного мира. Так в чем же заключался подтекст?
Владимир размышлял не столько о ролевых играх с причинением боли и намеренных унижениях, которым она его подвергла (был момент, когда он оставался абсолютно голым, она же облачилась в отцовский рабочий костюм — твидовая пара и водолазка), сколько о физическом аспекте в целом. Два человека, на две сотни фунтов тяжелее небытия, зарываются друг в друга; опасная и деликатная ситуация — хрящ трется о лобок, при этом запах непостижимо отсутствует, запах, что регулярно испускают иные, более могучие животные. О ущербное наслаждение маленьких и легких!
Фрэн натянула футболку, и две маленькие груди, лишь немногим больше чувствительных близнецов на груди Владимира, скрылись под хлопком.
— Твои друзья явились на вечеринку словно молодые империалисты, юные завоеватели. Полнота и стройность нашей туземной академической культуры абсолютно недоступна их пониманию, они перетолковали ее в их собственном убогом дискурсе. Будет только справедливо сравнить их с войсками Леопольда, вытоптавшими Конго.
Владимир ощутил настоятельную потребность натянуть трусы, дабы обрести нечто вроде паритета. (Ему казалось, что они играют в теннис и невидимый полевой судья постоянно выкрикивает: «Преимущество за Франческой!») Но он понятия не имел, куда запропастились его трусы в пьяной неразберихе, предшествовавшей их первому соитию. И что-то подсказывало ему, что нагота и виноватое молчание — верная линия поведения. В противостоянии с более умными женщинами предпочтительнее, планомерно отступая, рубить в крошево и жечь собственные убеждения, пока атакующие не разгромили их в пух и прах.