На работу он явился около двух. В Обществе им. Эммы Лазарус шла китайская неделя; китайцы выстроились в очередь у китайского стола, заполонив всю приемную, где кипел чай и стояло чучело панды. Немногочисленные русские, прятавшиеся от дождя, пересмеивались, глядя на поток азиатов и пытаясь имитировать их негромкую стрекочущую речь: «чинь-чань-чонь-чунь». Назревала драка.
И хотя Владимира учили проповедовать мультикультурность, на ухмыляющиеся лица соотечественников он взирал с абсолютным равнодушием, прокладывая путь через горы, сложенные из их документов. Как можно думать об иммигрантах в такой день?
— Баобаб, я познакомился с одним человеком. С девушкой.
— Секс? Или что? — разволновались на другом конце провода.
— Никакого секса. Но, по-моему, мы спали в одной постели.
— Гиршкин, ты — раб предосторожности, — хохотнул Баобаб. — Ладно, расскажи нам все. Какая она? Худая? Рубенсовская?
— Обычная.
— И как отреагирует Хала, когда узнает?
Владимир вообразил неприятное развитие событий. Сдобная Халочка. Плюшевый медвежонок для битья. Снова брошенный. Уф-ф.
— А как прошло с Ласло? — сменил тему Владимир. — Врезал ему, чтоб знал наших?
— Не врезал. Напротив, записался на его новый семинар «Станиславский и мы».
— Ох, Баобаб.
— Таким образом я смогу приглядывать за Робертой. И знакомиться с другими актрисами. Ласло говорит, что, может быть, возьмет нас в новую постановку «В ожидании Годо» в Праве будущей весной.
— В Праве?
Обрывки странного сна прошелестели в памяти Владимира, в калейдоскопической последовательности он увидел мать, Вентиляторного, полый парашют, падающий с неба.
— Что за чепуха, — пробормотал Владимир. Хватит думать о Рыбакове, стану думать только о моей Франческе! А Баобабу он сказал: — Ты имеешь в виду Париж девяностых?
— Именно. Сохо Восточной Европы. Послушай, когда ты познакомишь меня со своей новой подружкой?
— Сегодня вечеринка в Трайбеке. Начало в… Эй! Да, вы, сэр. В кафтане… Поставьте стул на место!
У факса разгоралась мелкая, но энергичная расовая междуусобица. Гаитянская коллега Владимира была уже в гуще событий, увлеченно выстраивая в цепь охранников, словно находилась в давно утраченном отцовском имении в Порт-О-Пренсе. Владимира отправили за мегафоном, на всякий случай хранившимся в агентстве.
— Я из Ленинграда, — сообщил Владимир и склонил голову в знак благодарности, когда Джозеф, отец Франчески, сунул ему в руку бокал с арманьяком.
— Санкт-Петербурга, — поправила Винси, мать Франчески, с излишней наставительностью и сама же громко рассмеялась своему поучительному тону.
— Да, — подтвердил Владимир, хотя ему никогда не приходило в голову называть так родной город, где щедро размноженный ленинский лик выглядывал из каждого киоска и сортира.
Владимир поведал хозяевам семейную легенду: он появился на свет с таким крупным лбом, что директор роддома лично поздравил его мать с рождением нового Владимира Ильича. Родители Франчески отозвались игристой смесью подлинного веселья и вежливости. Еще парочка арманьяков, подумал Владимир, и останется одно веселье в чистом виде.
— Чудесно, — сказал Джозеф, рассеянно взъерошив свои волосы цвета индустриального пейзажа. — И у вас до сих пор огромный лоб!
Владимир не успел покраснеть, за него это сделала Франческа, входя в гостиную, где за книжными полками не видно было стен. Одета она была в черное бархатное платье, облегавшее ее, как вторая кожа.
— Фрэнни, надо же, — завопила Винси, надевая очки в розоватой оправе. — Дай-ка на тебя посмотреть! Я забыла, милая, куда вы сегодня собрались?
— Всего лишь на скромную вечеринку, — оскалилась Франческа. Владимир догадался, что она не любит, когда ее называют Фрэнни, и ему это понравилось: еще один пункт в ее набухающем, как весенняя почка, личном деле в придачу к раствору Для контактных линз, который он обнаружил в ванной (а почему она не всегда носит очки?).
— Так чем же вы занимаетесь, мистер Гиршкин? — спросил Джозеф с преувеличенной важностью, словно давая понять, что сам он настроен скорее шутливо, хотя Владимиру не возбраняется, если он пожелает, ответить со всей серьезностью.
— Оставь его в покое, Dad, — вмешалась Франческа, и Владимир улыбнулся этому ладному американскому словечку дэд. В русском папа ему всегда чудилась какая-то несуразность и уничижение. — Изображая жизнерадостного гегемона, ты иногда бываешь чересчур убедительным, — продолжала Франческа. — Интересно, как бы ты себя чувствовал, если бы мы проиграли холодную войну, а не родина Владимира?
Да, Владимиру нравились эти Руокко, вне всяких сомнений. Оба профессорствовали в Городском колледже; Владимир достаточно хорошо узнал эту породу, отбывая срок в научно-математической школе, где профессорские отпрыски кучковались вместе, образуя интеллектуальную элиту. Все вдохновляющие признаки были налицо: номер «Новых левых» на журнальном столике, нескончаемые запасы выпивки на кухне, нескрываемое удивление от знакомства с умным молодым человеком, что особенно приятно, когда изо дня в день читаешь лекции сотням спящих тел, а в перерывах отражаешь наскоки чрезмерно активных типов вроде Баобаба.
— Я помогаю иммигрантам освоиться, — сказал Владимир.
— Правильно, ведь он говорит по-русски, — обрадовалась Винси своей догадливости и улыбнулась потрескавшимися губами.
— Нам пора идти, — заметила Франческа.
— Лишний глоток арманьяка никому не повредит. — Джозеф покачал головой, не одобряя чопорности своей дочери.
— Ты их упоишь еще до вечеринки! — засмеялась Винси и протянула свой бокал за добавкой.
— А где работают ваши родители? — Джозеф налил Владимиру до краев.
Владимир приподнял брови и сложил руки на груди — таким жестом он всегда реагировал на упоминание о своей семье. Джозеф забеспокоился, не коснулся ли он болезненной темы; Франческа, судя по ее виду, готова была придушить отца или, по меньшей мере, вновь употребить слово «гегемон». Но Владимир, выдержав паузу, сообщил им об элитарных профессиях родителей, тогда все заулыбались и выпили за иностранцев.
Припоминая то лето — что он не раз и скрупулезно проделывал в последующие смутные годы, — Владимир думал, что первый вечер, целиком проведенный с Франческой, стал квинтэссенцией той поры, хотя ничего особо примечательного на самом деле и не произошло. Просто этот вечер стал первым. Задал тон. Сначала очаровательные интересные родители. Потом очаровательная интересная дочка. Потом очаровательные интересные друзья. А потом опять, как и положено, очаровательная интересная дочка, и в постели не утратившая вышеназванных качеств.
Очаровательная? Не глянцевая красотка: нос крючковат, бледность, которую можно было принять за болезненность в эпоху, когда на каждой особи играли хоть какие-то краски, а кроме того, легкая неуклюжесть походки, та неровность, когда ноги ступают по земле так, словно одна короче другой, но их обладательница постоянно забывает, какая именно. Но в остальном — высокий рост, длинные волосы, капюшоном падавшие на плечи, маленькие глаза идеально овальной формы, как на миниатюрах Фаберже, и того же отрезвляюще серого цвета петербургского неба, висевшего над мастерской ювелира. К вящему удовольствию Владимира, на вечеринку в Трайбеку Франческа оделась в минималистское бархатное платье, открывавшее ее маленькие круглые плечи, чуть ли не блестевшие под резким светом фонарей на Пятой авеню (не говоря уж о гладкой белизне прямой спины, перекрещенной бархатными бретельками).