Одинокий волк - читать онлайн книгу. Автор: Джоди Пиколт cтр.№ 49

Я замолкаю и обвожу взглядом стол. Лица присяжных напоминают воздушные шарики, такие же гладкие и непроницаемые. Я тут же вспоминаю, о чем говорил Дэнни в машине — о трех признаках убийства: преднамеренность, намерение убить и злой умысел. Ясно, что брат планировал это заранее, — в противном случае он не стал бы созывать врачей и медсестер. Также понятно, что он хотел убить отца. Камень преткновения — злой умысел.

Вспоминаю о том, что поклялась говорить правду, только правду и ничего, кроме правды. С другой стороны, я же правую руку не поднимала. Рассуждая логически, и не могла поднять. Следовательно, моя клятва сродни невинной лжи маме, когда скрещиваешь пальцы за спиной: что ты почистил зубы, погулял с собакой, не засунул пустой пакет из-под молока назад в холодильник...

Это на самом деле не является ложью, если цель оправдывает средства? Если благодаря этому у моего отца появится шанс поправиться? К тому времени, как выяснится, что я приукра сила правду, отцу будет подарено несколько часов, несколько дней жизни.

Он выдернул штепсель из стены, — повторяю я, — и за кричал: «Сдохни, ублюдок!»

При этих словах одна из присяжных прикрывает рот рукой, как будто это она кричала.

Кто-то схватил брата, — продолжаю я. — А медсестра снова воткнула штепсель в розетку. Врачи до сих пор не могут определить, какой вред был причинен здоровью отца, пока он находился без кислорода.

Правильно будет сказать, что между твоим отцом и братом были натянутые отношения?

Абсолютно правильно, — подтверждаю я.

Кара, а тебе известна причина?

Я качаю головой.

Знаю, что они крупно поссорились, когда мне было всего одиннадцать. Настолько крупно, что Эдвард собрал вещи и уехал. И больше с отцом не общался.

Когда твой брат назвал отца ублюдком, он был зол, не так ли?

Я киваю:

Да.

У тебя нет сомнения, что он намеревался убить отца, верно? — спрашивает Дэнни.

Я смотрю ему прямо в глаза.

Ни капли! Я ни капли не сомневаюсь, что если представится возможность, то он повторит попытку.

В неволе волки живут одиннадцатъ-двенадцатъ лет, хотя я слышал о животных, доживающих до более преклонного возраста. В дикой природе, однако, волку повезет, если он доживет do шести. Объем опыта и знаний у волка незаменим, именно потому альфа-самка большую часть времени остается в логове рядом с волчатами, отправляя остальных членов стаи нести дозор, охотиться и охранять. Именно поэтому, когда умирает альфа-самка, так много стай распадаются. Как будто центральную нервную систему внезапно отключили от мозга.

И что же происходит, когда погибает альфа-самка?

Можно подумать, что кто-то из самой стаи — возможно, бета- или омега-волк — займет место бывшего вожака. Но в мире волков по-другому. В дикой природе начинается процесс вербовки. Одинокие волки слышат призыв, который дает знать, что в стае появилось вакантное место. Кандидатам устроят проверку, чтобы убедиться, что избранный является самым умным, надежным и способным защитить семью.

В неволе, естественно, такой вербовки извне не случается. Вместо этого животное, занимающее среднюю или нижнюю ступень, которое по природе своей является подозрительным и осторожным, берет на себя роль того, кто принимает решения. Что приводит к беде.

Время от времени показывают документальные фильмы, в которых волки низшего ранга каким-то образом оказываются во главе стаи — омега получает пост альфа. Если честно, я в это не верю. Я думаю, что на самом деле те, кто снимает эти фильмы, изначально неверно определили роль волка в стае. Например, альфа-волк для человека с улицы обычно видится самоуверенным, осуществляющим контроль и влиятельным.

Однако в мире волков такому описанию соответствуют 6еma-волки. Более того, омега-волка — находящееся на нижней ступени, робкое, нервное животное — можно спутать с волком, который держится позади стаи. Он осторожен, защищает себя, пытается увидеть всю картину целиком.

Другими словами: в дикой природе сказок не существует, нет никаких историй о Золушке. Омега-волк, который, как кажется, занял высшую ступень в стае, на самом деле всегда был альфой.

Когда я вхожу в кухню, Джо, стоя у кухонного стола, жует сухой завтрак и пролистывает спортивную страничку школьных новостей в газете. Он отрывает взгляд от периодики.

И в этом ты собираешься явиться в суд? — спрашивает он тоном человека, обманувшегося в своих ожиданиях.

Я, если честно, всегда обращал мало внимания на одежду; в этом смысле я не типичный гей. Вполне комфортно я чувствую себя в джинсах, которые носил еще в старших классах, и толстовке, настолько поношенной, что протерлись рукава на локтях. Разумеется, у меня есть накрахмаленные рубашки и галстуки, ведь я работал учителем, но сейчас они в коробке где-то между Штатами и Чанг Мэй. Учитывая то, что в Нью-Гэмпшир я прилетел спешно, с одной-единственной сумкой, выбор одежды у меня ограничен.

Простите, когда я собирался, в голову не приходило, что мне придется прилично выглядеть в суде, — отвечаю я.

У тебя, по крайней мере, есть рубашка с воротником?

Я киваю.

Но она джинсовая.

Джо вздыхает.

Идем со мной.

Он отставляет миску и направляется в комнату отца. Я слишком поздно понимаю, что он задумал.

Можете не стараться, — говорю я, когда Джо начинает рыться в отцовском шкафу. — Когда я рос, у него не было даже галстука.

Но Джо ныряет в недра шкафа и вытаскивает белую рубашку. Она отглажена и упакована в полиэтиленовый мешок химчистки.

Надень вот эту, — велит он. — Галстук я тебе дам. У меня в багажнике есть запасной.

Она будет висеть на мне мешком. Отец здоровый, как Халк.

Джо едва заметно морщится.

Да, я заметил.

Он оставляет меня и отправляется за галстуком. Я присаживаюсь на кровать, стараясь удержаться от того, чтобы придам этому моменту больше символичности, чем есть на самом деле. В детстве я считал себя недостойным отца — он был огромен (и в буквальном смысле слова, и в переносном). Надев его рубашку, я буду походить на ребенка, который нацепил костюм, воображая, что занял место, до которого еще не дорос.

Я разрываю полиэтилен и начинаю расстегивать рубашку. Ког да это отец стал носить такие рубашки? Я не могу припомнить ни одного случая, когда он был в чем-то, кроме фланелевых сорочек, термобелья, комбинезона и поношенных сапог. Разве станешь выряжаться, если двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю проводишь в вольере с волками? Надеваешь то, что может защитить от укусов, порезов, грязи и дождя. Неужели за то время, пока меня не было, он настолько изменился, что сумел так же плавно влиться в мир людей, как и в стаю волков? Неужели стал ходить в бары, на поэтические вечера, в театры?