Когда снег вновь растаял, деревья зазеленели, а Бобби опять начал гулять на улице и исчез, Линда почувствовала, что ей как будто растравили давнюю рану. Она немедленно догадалась, что в исчезновении кота повинен Уолтер, и ощутила глубокое удовлетворение при мысли о том, что он откликнулся на ненависть, дав ей новый повод и подлив свежего масла в огонь; что он согласился играть по ее правилам и стать местным козлом отпущения. Устроив поиски пропавшего любимца по всему поселку и изливая свою ярость соседям, Линда втайне наслаждалась их гневом и с удовольствием подстрекала окружающих возненавидеть Уолтера. Она, конечно, любила Бобби, но понимала, что грешно поклоняться животному. Грех, который она так ненавидела, был воплощен в Уолтере. Как только стало ясно, что Бобби не вернется, Линда повезла детей в местный приют для животных и позволила выбрать трех новых кошек; как только они вернулись домой, она лично выпустила животных из коробок и погнала в направлении участка Уолтера.
Уолтер никогда не любил кошек. Они казались ему социопатами животного мира, необходимым злом, тварями, которых сначала приручили, чтобы контролировать численность грызунов, а затем принялись обожествлять, точь-в-точь как в некоторых неблагополучных странах поклоняются военным, салютуя убийцам в форме. Точно так же владельцы кошек гладят мягкий мех своих питомцев и прощают им царапины и укусы. Он видел в кошках лишь самодовольство, равнодушие и эгоизм; достаточно подразнить кошку игрушечным мышонком, чтобы понять, каковы ее истинные стремления. Впрочем, пока Уолтер не поселился на озере, ему приходилось сталкиваться с иными, более серьезными проблемами. И лишь теперь, когда жестокие кошки сеяли хаос и разрушение на землях, которыми он управлял от имени Совета по охране природы, когда ущерб, нанесенный озеру новым поселком, усугубился уроном от разгуливающих на свободе домашних животных, давнее предубеждение Уолтера против кошек превратилось в ослепляющее, непреходящее негодование, в котором все мужчины рода Берглундов так нуждались, чтобы придать содержание и смысл своей жизни. Негодование последних двух лет (он страдал, видя бензопилы, бульдозеры, кувалды и эрозию почвы) теперь минуло, и Уолтер искал новый объект.
Некоторые кошки ленивы или просто не умеют убивать, но белоногий Бобби был не из таких. Ему хватало ума, чтобы убираться домой с наступлением сумерек, чтобы не стать жертвой енота или койота, но каждое утро весной и летом он вновь бодро бежал по южному берегу озера на участок Уолтера — свои охотничьи угодья. Воробьи, тауи, дрозды, желтогорлые певуны, синешейки, щеглы, крапивники… Бобби никого не обделял вниманием. Ему не надоедало убивать, и вдобавок в силу врожденной неверности и неблагодарности он никогда не относил добычу владельцам. Он ловил птицу, играл с ней и потрошил, потом частично съедал, но чаще всего просто бросал тушку. Заросли возле дома Уолтера и прибрежный лесок были особенно притягательны для птиц — и для Бобби. Уолтер держал под рукой запас камней, чтобы кидать в кота, а однажды, устроив засаду, окатил Бобби водой из садового шланга, но вскоре тот приучился таиться в зарослях, пока Уолтер не уходил на работу. Некоторые из участков, которыми Уолтер управлял от имени Совета по охране природы, находились достаточно далеко, и порой он не ночевал дома несколько дней — и почти всегда, возвращаясь, обнаруживал свежий трупик на берегу. Он, возможно, смирился бы, если бы это происходило лишь на его участке, но Уолтер знал, что птицы гибнут повсюду, и приходил в ярость.
Тем не менее он был слишком добросердечен и законопослушен, чтобы убить чужое животное. Он подумывал, не пригласить ли Митча, но вспомнил о послужном списке брата и передумал. Вдобавок Уолтер понимал, что Линда Гофбауэр просто-напросто возьмет новую кошку. Когда два года дипломатических разговоров и просветительских усилий ни к чему не привели и когда муж Линды в очередной раз завалил снегом его подъездную дорожку, Уолтер решил, что Бобби должен наконец лично ответить за преступления, пусть даже он — всего лишь один из семидесяти пяти миллионов американских котов. Уолтер купил капкан, снабженный подробной инструкцией, у одного из знакомых подрядчиков, который вел безнадежную войну с дикими кошками на своем участке, и однажды в мае перед рассветом установил ловушку, наживив ее беконом и куриной печенкой, на тропинке, по которой Бобби обычно проникал на участок. Он знал, что у него есть только один шанс. Через два часа его ушей достигли пронзительные вопли, и вскоре Уолтер сунул в багажник дергающийся и воняющий кошачьим калом мешок. Линда Гофбауэр не надевала на кота ошейник, видимо, полагая это незаконным ограничением драгоценной свободы, и Уолтер после трехчасового путешествия сдал Бобби в кошачий приют в Миннеаполисе, где его должны были либо усыпить, либо отдать какой-нибудь городской семье, которая точно будет держать питомца взаперти.
Однако по пути из Миннеаполиса его накрыла неожиданная депрессия, ощущение потери, грусти, пустоты — как будто они с Бобби были некоторым образом связаны друг с другом, и даже столь ужасная связь казалась лучше, чем ее отсутствие. Невольно Уолтер вообразил вонючую клетку, в которой теперь предстояло обитать коту. Он, конечно, сомневался, что Бобби будет сильно скучать по Гофбауэрам — кошки не привязываются к людям, — но тем не менее в нынешнем положении кота было нечто, достойное жалости.
В течение вот уже почти шести лет Уолтер жил один и пытался с этим справляться. Местный филиал Совета по охране природы, который он некогда возглавлял и от которого теперь его тошнило, поскольку этот Совет заигрывал с владельцами фирм и миллионерами, удовлетворил желание Уолтера и позволил ему работать в качестве управляющего, а зимой — в качестве помощника по самым утомительным и занудным административным делам. Уолтер не то чтобы безупречно справлялся с обязанностями менеджера, но не причинял и вреда, и те дни, когда он в одиночестве бродил среди сосен и осоки, были воистину благословенными. Еще он писал заявки на гранты, делал обзоры литературы о популяциях диких животных, агитировал по телефону за новый налог с продаж в пользу местного фонда охраны природы — то есть жил вполне приемлемой жизнью. Вечерами Уолтер готовил простой ужин — выбирая один из пяти вариантов, — а потом, поскольку он больше не мог читать романы, слушать музыку или делать хоть что-нибудь, связанное с человеческими чувствами, играл на компьютере в шахматы или в покер, а иногда смотрел порнографическое видео, которое тоже не имело к чувствам никакого отношения. В такие времена он чувствовал себя больным старым извращенцем, который живет в лесу, и исправно отключал телефон — ведь Джессика могла позвонить и спросить, как дела. С Джоуи Уолтер оставался самим собой, потому что Джоуи был мужчиной и вдобавок Берглундом, слишком бесстрастным и тактичным для того, чтобы вмешиваться. Хотя с Конни было сложнее — в ее голосе всегда звучали страсть и невинный флирт, — Уолтеру с легкостью удавалось перевести разговор на нее саму и на Джоуи, потому что она была так счастлива. Но разговоры с Джессикой стали настоящим испытанием. Ее голос все больше напоминал голос Патти, и к концу беседы Уолтер обычно покрывался потом от тщетных попыток говорить исключительно о жизни дочери, ну или, на худой конец, о своей работе. После аварии, которая положила конец всему, Джессика приехала утешать отца в его горе. Отчасти она надеялась, что ему станет лучше, но когда осознала, что улучшения не будет и что Уолтер не испытывает к тому ни малейшего желания, то очень рассердилась. Потребовалось несколько нелегких лет, исполненных холодности и суровости, чтобы дочь оставила его в покое и занялась своими делами. Теперь каждый раз, когда в разговоре возникала пауза, Уолтер чувствовал, что она задумалась, не возобновить ли терапевтическую атаку, и мучительно изобретал новые сюжетные ходы неделю за неделей, чтобы ее избежать.