Ресторан "Березка" - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Попов cтр.№ 102

Зазвонил дверной колокольчик, и старик встретил нас взволнованно. Седые пучки вились по краям его лысины, брови тоже являли собой пучки седых волос. Он все твердил, твердил, что вот нет у него водки, нет у него вина, ах, как жаль, что нет вина, вина, как жаль, что мы не принесли водки, водки, это было бы так, так к месту... А ведь Нефед Нефедыч, замечу, отнюдь не алкоголик либо спивающийся элемент. Выпить, конечно же, любит, как все, но не до такой же степени, чтоб кричать: «Вина! Вина!» Да он и не кричал. Он просто и уныло повторял: «Вина, вина...», и тебе, Ферфичкин, должно быть понятно, что это в нем всего лишь проявлялось душевное волнение от торжественности и историчности момента. Нефед Нефедыч не вином знаменит, а неодолимой куртуазностью своею, которая с годами не только не убывает, но даже наоборот. Нефед Нефедыч аккуратно гладит брюки и, дождавшись вечерних сумерек, направляется на Страстной бульвар знакомиться с девками, некоторые из которых с радостью идут к нему в полуподвальное помещение, полное скульптурных изображений, где тут же начинают скакать, прыгать, говорить об искусстве. Прав, прав Нефед Нефедыч, очень сильно упали нравы у нынешней молодежи!

А вот Пригов Дмитрий Александрович – совершенно непьющий человек. Я снова подчеркиваю это, адресуясь к грядущим историкам культуры, которые, изучая мои послания к Ферфичкину, отчего-то вдруг могут вообразить, что Дмитрий Александрович пивал горькую. Это неправда. Он крепких напитков никогда не употребляет, а пьет лишь пиво, как немец, но в крайне умеренных количествах: бутылочку, от силы две, а если баночное, то всего лишь несколько хорошеньких зеленых баночек. Любит песню «По горным вершинам». Вот каков Дмитрий Александрович! Запомни, Ферфичкин, это славное имя. Мы все еще, может, послужим под его началом, он, может, будет у нас бригадиром, хе-хе-хе... Или десятником, как мой дедушка, работавший на строительстве Лесотехнического института.

И вот мы, значит, зашли к Нефед Нефедычу и немножко поговорили о том, что... Нефед Нефедыч, крайне взволнованный, сказал, что, конечно же... Я ответил, что не исключено. «Да», – подал голос Дмитрий Александрович. «А не хотите ли чаю?» – спросил Нефед Нефедыч. «Нет, – заторопились мы.– Нам пора идти». – «Да посидите же...» – «Нет, нет! Пора... Пора идти, а то не угнаться нам за Историей».

Тепло и даже несколько игриво распрощавшись со стариком, мы вновь вышли в его темный грязноватый дворик. Там, стоя в колодце каменных домов, мы убедились, что осень в этом году выдалась влажная, теплая, но нет, нет тишины, нет покоя, и сдержанный гул шарканья тысяч подошв стелется по земле, и светло на улице от ярко горящих фонарей, и нет покоя, нет счастья, нет ничего, кроме воли.

Старик стоял в дверном проеме. Силуэтом в вертикальном прямоугольнике.

– Приходите, приходите! – махал он рукой, и у меня сжалось сердце. Боже...

Дворами мы вышли на Петровский бульвар и, глянув вправо, на Петровку, вновь увидели оцепление.

Нет, положительно весь мир сговорился действовать против меня!.. Вот сегодня – только взял я в руки чистый лист бумаги, чтоб одним махом, одним мощным энергическим броском довести сюжетную часть посланий до обещанного конца, а именно – рассказать, как мы все-таки пришли и что увидели, когда пришли, как... как у меня тут же ломается ватерклозет, и я вынужден ехать в город, к вышетолькочтоописанному Нефед Нефедычу, у которого сортир ломается постоянно, и у него есть поэтому всякая сортирная техника, в частности – знаменитая черная фукалка, с помощью которой весь народ чистит свои унитазы, потому что уровень жизни возрос и отхожие места во дворе медленно исчезают, как вид в Красной книге.

Часа два, наверное, провозился... мерзкая жижа, ледяная вода ломит руки... Ну да ладно. Долой натурализм! Сантехника бы вызвал, дав ему рубль, да нету того сантехника, и рубль мой ему совершенно не нужен, у него этих рублей предостаточно. Ему что-то другое нужно, а что – ни он, ни я не знаем. Может, ему нужно 10 000 рублей? Не знаю, поэтому свой ватерклозет чищу сам. Да вот и вычистил уже и сейчас, претщательно отмыв руки, сдобрив и умягчив их одолженным у жены пахучим каким-то кремом, продолжаю свою жизнь в искусстве...

На Петровке мы вновь увидели кордон и, несколько упав духом, пошли налево, к Трубной площади. А дух упал потому, что, двигаясь налево, мы изрядно отклонялись от основной цели наших траурных блужданий – Колонного зала Дома Союзов. Однако не следует забывать, что прямой путь не всегда есть кратчайший и истинный, каковая аксиома подтвердилась тут же.

Шли по Петровскому бульвару. Я обожаю бульвары Бульварного кольца, возникшие на месте разобранной стены Белого города в конце XVIII – начале XIX века, и Петровский – тоже, несмотря на то, что любимый мой, конечно же, Страстной. Когда я закончил институт и возвратился по распределению в родной город К., то мнился мне в ностальгических грезах этот самый Страстной бульвар, осенний Страстной бульвар, когда желтый лист шуршит в шагу и сизая дымка, как серебряная паутина, висит в воздухе...

– К сожалению, мы дальше, наверное, никак не пройдем, Евгений Анатольевич, – дрогнувшим голосом сказал Д.А.Пригов.

– К сожалению, это так, Дмитрий Александрович, и нам не выпадет стать свидетелями исторического события, – дрогнувшим голосом ответил я.

– Нет, мы уже стали свидетелями исторического события, – возразил Д.А.Пригов. – Тем самым, что вот шли по вечерней Москве, причем осмысленно шли. Уже сами эти наши блуждания в связи с тем, куда мы шли, являются историческими...

Мы принялись спорить, и когда наконец выяснилось, что спорить нам не о чем, что мы говорим примерно одно и то же, перед нами вдруг мелькнули в полумраке желтые стены и синяя маковка... Церковь!.. Мы свернули в переулок, и – о чудо! – ярко сверкавшая впереди Петровка не была оцеплена и туда можно было свободно идти.

– Но ведь там нас наверняка остановят, Дмитрий Александрович? – робко предположил я.

– А почему бы нам тогда не остановиться, Евгений Анатольевич, если нас остановят, – урезонил меня Д.А.Пирогов и, видя мои трусливые колебания, сдержанно добавил, едко блеснув очками: – Ведь мы же не делаем ничего дурного либо предосудительного. Если нам скажут, что мы не имеем права идти дальше, то ведь мы же не будем спорить, ведь мы извинимся и пойдем назад. Ведь правильно, Евгений Анатольевич?

– Правильно, – был вынужден согласиться я.

Мы вышли на пустую Петровку.

Петровка была пустая.

Я видел пустую Петровку во время Олимпиады 1980 года, когда в Москву не пускали «иногородних», а мы жили тогда в мастерской Нефед Нефедыча, где и пропали в дальнейшем почти все мои рукописи, а потом, в дальнейшем, возвратились почти все в исключительной целости, сохранности, в красивых папках, я видел пустую Петровку...

Но такой пустой Петровки я не видел никогда и вряд ли когда-нибудь увижу такую пустую Петровку...

На ней не было никого, кроме нас и личностей, подобных нам. Тиха была пустынная Петровка, и мы беспрепятственно наслаждались роскошной архитектурой ее державных зданий – фризами, карнизами, ампиром, модерном и так далее. Говорю «и т.д.» потому, что я – дилетант и любуюсь красотой исключительно в чистом виде, не понимая ее смысла, хотя стили и названия архитектурных элементов изучил бы с удовольствием, так как тянусь к культуре. Не хунвэйбин, не гошист, не битник, не панк – простой человек, хочу счастья себе и своей Родине. Буду действовать по порядку: сначала куплю подержанный «Запорожец», затем овладею английским языком, потом окончательно изучу всю культуру, давно пора это сделать...