Бураттини. Фашизм прошел - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Елизаров cтр.№ 24

Нельзя сказать, что Харьков уж совсем ничего в жизни не добился, но карьерка в целом тусклая. Незаслуженно тусклая, он явно был достоин большего. Харьков горько завистлив, не любит успешных, его лучшие друзья – неудачники.

С Харьковым мы когда-то учились в одной школе – только он был на два года старше. Я бы сам с ним не познакомился, постеснялся. Харьков-то у нас в школе был личностью примечательной: любимец училок, кумир старшеклассниц, победитель какой-то там литературной олимпиады за сочинение о Хлестакове в стихах. И на конкурсе самодеятельности третье место занял – исполнил песню собственного сочинения. Там еще строчки были: «Спасибо за детство, нам давшее столько тепла-а-а…» А рифмовалось с «в дорогу пора».

Харькову после этого в школе отдали подсобку за актовым залом – он организовал школьный ВИА и там репетировал. Я случайно туда зашел и что-то спел из «Аквариума». А Харьков говорит: «Голос у тебя неплохой».

Так и познакомились. Ко мне после этого одноклассники лучше относиться стали. Сам Харьков похвалил – значит, не последний человек.

А Харьков при том, что знаниями не блистал, закончил школу с серебряной медалью (четверка по алгебре), поступил в политехнический. Потом на третьем курсе, я слышал, его отчислили за неуспеваемость – Харьков вместо учебы мотался челноком в Турцию.

Помню, Харьков, у которого в то время завелись небольшие деньги, говорил мне, что высшее образование – не главное. Потом он занялся оседлым бизнесом и открыл торговый ларек – напитки, жвачки, шоколадки, сигареты.

Я всегда знал, что Харьков пописывает – и стишки, и прозу. Музыку он тоже не оставлял. В середине девяностых мы вместе рокгруппу собрали. Предполагалось, что я буду петь. Харьков обещал даже концерт нам устроить в ДК тракторостроителей. И репетиции первые были. Но дальше этого не пошло. Во-первых, Харьков сам хотел петь, во-вторых, исключительно свои песни. А они были… Мягко говоря – не очень. Не я один так думал. Басист с ударником тоже взбунтовались. Мы больше металлом увлекались, а Харьков подражал Сюткину из «Браво». Вот мы втроем и ушли. С инструментами.

Но откуда же я знал, что Харьков с ударником в складчину установку покупали? А Харьков решил, что я переманил басиста и ударника, а заодно барабаны спер… Отношения между нами не то чтобы совсем испортились, но стали натянутыми.

А в двухтысячном мы вдребезги разругались. Я шел мимо его ларька, в гости заглянул. А подвыпивший Харьков решил мне что-то из своего поэтического наследия преподнести. Я сдуру ляпнул, что это «домашнее творчество».

Даже не ожидал, что он такую истерику закатит. Наговорил мне бог знает чего:

– Это ты бездарь, понял?! Сам-то что сделал, чтобы кого-то критиковать?! «И я как истинный романтик себе на хуй надену бантик». Это, по-твоему, стихи?!

– Это ранние, – невозмутимо парировал я. – Я же после романтика про кондуктора написал (мой харьковский салонный хит, меня кругом приглашали, чтоб я читал «Кондуктора»).

– Про пидараса ты написал, а не про кондуктора! Бездарность! Да меня в «Новом мире» должны были напечатать! И в «Юности». Понял? А тебя хер кто хотел печатать!

– Неправда. В «Слобожанщине» собирались!

– И что? И где публикация?! А барабаны мои где? А?! Деньги лучше верни за барабаны!..

В общем, чуть не подрались. По счастью, на шум выбежала жена Харькова, угомонила его.

А потом я уехал в Берлин. У меня в Москве вышла первая книга. Потом вторая, третья…

Встретились мы с Харьковом случайно, в Москве, на Курском вокзале. Я какую-то передачку к поезду принес, а он домой ехал.

Это сколько лет-то прошло? Девять…

Он приветливо сказал: «Загордился, небось, Елизаров, уже и здороваться не будешь?»

Харьков почти не изменился. Высокий, сутулый. Длинные русые волосы, собранные в хвост. Та же потертая косуха… Разве что лицо чуть постарело, осунулось, и на лбу пролегли морщины.

Я сказал: «Что за глупости. Я страшно рад тебя видеть!» – и это было совершенно искренне.

Я узнал о нем последние новости. Он сразу похвастался, что в местном издательстве должна выйти книжка его «малой прозы». Попросил, чтобы я что-нибудь черкнул на обложку. Я обещал черкнуть…

Что еще… Харьков развелся. Жена с сыном в Киеве. Но Харьков не переживает, говорит, что его любая баба с руками оторвет – поди в наше время найди интеллигентного малопьющего мужчину с высшим образованием.

Забыл сказать, что в середине девяностых Харьков все-таки вернулся в политех, на заочный. Решил, что диплом пригодится. И не прогадал.

Сейчас он работает помощником депутата от Партии регионов. Чем-то занят по культурной части, так что высшее инженерное образование себя хоть как-то, но оправдало…

Я проводил его к вагону – Харьков путешествовал плацкартом.

Берлину сорок два года – поздняя европейская молодость. Холостяк. Однажды, ради карьерного роста и улучшения имиджа («Ах, война, что ты, подлая, сделала!»), он притворился гомосексуалистом. Посоветовали доброжелатели – Лондон и Вашингтон: «Берлин, не ссы, раз – не пидарас, и вообще, это прикол».

А Берлин – город доверчивый, он поверил. А «раз» – это навсегда пидарас. Ведь понятия и в Европе, и за океаном никто не отменял.

С карьерой вроде пошло лучше – назначили столицей. С имиджем тоже полный порядок – назначили главпидором. Словно все стало на свои места: «Ах, вот оно что… А мы думали, что он скрывает… Братцы, а Берлин-то у нас оказался гей. Надо же, так долго притворялся, скрывал, вот чудак» – так говорят толерантные города, приветливо улыбаются Берлину и обходят стороной.

Женщины куда-то подевались из жизни Берлина, все больше эти самые… А с ними как-то нехорошо, не возбуждают.

Берлин школу еще в ГДР заканчивал. На уроке русского языка выучил поговорку: «Стерпится – слюбится». Повторяет теперь, как мантру: «Стьерпитсья, сльюбитсья…»

Терпит Берлин все надругательства. А его любят.

Но самое неприятное, что в роль вжился. Прилипли вертлявые манеры, хабальские ужимки. Иногда посмотришь на Берлин: идет себе такой, задом виляет, а в руке радужный флажок – им помахивает. Тьфу…

Но если Берлин на праздники выпьет, то становится на дыбы:

– Пидоры, – кричит, – понаехали!

– Берлин, алле, приходим в себя! А сам-то ты кто? – это говорят известные гамбургские комики Швуль и Швухтель. (Спекулируют на зоогомосексуализме – коронный номер, как они пытались усыновить песика из России.)

– Я нормальный, – надрывается Берлин. – Я только понарошку. Я… Я это… бисексуал!

– Нет, Берлин, ты не би. Ты самый настоящий пидарас. И странно, что ты этого стесняешься. Не просто странно, а подозрительно. Все-таки не изжил ты в себе фашизм, ой не изжил!..

Берлин пугается, никнет: