Злыдни в лесу вместе с попами появились. Где ни поселятся, лес умирает. И леший уйдет из него, и русалки переведутся. Будто выгоревшие, черные деревья стоят, а среди них скиты. А те, кого попы нечистью называют, не нечисть вовсе, а добрые помощники, волшебные предки наши. Оклеветали их. И русалок, и леших, и бабу Ягу. Старухой с костяной ногой ее лживые попы назвали. На самом деле она и не старая вовсе, а молодая и красивая. Заботливая, сестрица, душа леса. Церкви поповские на курьих лапах стоят, а у нее изба светлая, гостям открытая.
Даже домового не пожалели, сделали из него злобного беса. А какой же он бес? Дедушка рассказывал, вот люди на новое место переезжают, дом строят. И это новопостроенное жилье только тогда будет прочно, когда умрет в нем глава семьи. Он и становится домовым, за хозяйством следит, оберегает родню и живность всю от болезней.
Василек ночью проснулся, на двор вышел, видит — рядом с домом будто пятилетний ребенок. Думал, соседский малыш к ним во двор забрел. Почему только ночью? Окликнул его Василек, ребенок оглянулся, а у него лицо сморщенное, старое, и шмыгнул как крыса в подпол. Василек испугался, с криком домой побежал. Бабушка его успокаивала, мол, спросонья померещилось. А дедушка наоборот сказал — добрый знак, раз домовой тебе показался, за своего, значит, признал. Василек стал о домовом расспрашивать, дедушка посоветовал с соседкой бабой Катей поговорить, она тоже когда-то домового видела.
У бабы Кати своих внуков нет. Она всегда рада Васильку. Он к ней в гости заходит, она улыбается, а в остальное время грустная ходит. Одна-одинешенька живет, мужа похоронила, единственный ее сын давно, ребенком еще, умер. Она до сих пор по нему тоскует.
В комнате у нее не совсем обычно. Окна убраны высохшими колосьями. На стенах полки с игрушками, глиняными зверьками. На столе в венке из еловых веток фотография сына и рядом блюдце с конфетами.
Баба Катя Васильку про домового рассказала:
— Я, когда тяжелая моим Ваней была, так плохо чувствовала себя, ночами почти не спала. Однажды вроде задремала, вдруг слышу — кто-то пришел. Наклонился надо мной и на живот давить начал. Я лежала окаменевшая, испугалась, а потом, сдуру, век себе не прощу, сказала поповское: «Господи, помилуй», — давить перестало, услышала, как плюнул кто-то в злостях да исчез. — Баба Катя вздохнула. — Сынок у меня родился обвитый пуповиной, почти неживой. Выхаживала его, а он хворал, до десяти годов промучился, и я с ним… То домовой приходил, помочь хотел, из живота его вытравить, чтоб не рождался больной на свет. А я не послушалась, прогнала его, и он плюнул на меня — мучайся оставшийся век. Оттого и детей больше у нас не было.
Так и взрослеет Василек, ума-разума набирается от разных людей. Узнал — бури и вихри происходят оттого, что кто-то утопился. Если спящего перевернуть головою туда, где были ноги, то душа не найдет входа в тело и человек до смерти уснет. Смерть — это старуха с ложкой, из глаз свет вычерпывает, оттого он у покойника и меркнет, пока райский свет не загорится. В засуху надо выкопать из могилы труп алкоголика и утопить его в реке или болоте — тогда пойдет дождь. Четырнадцатого марта хорошо влезть на крышу и весну звать. А лето еще найти надо, оно в первой фиалке прячется…
Много и у дедушки Мокара наук. Особенно нравится Васильку в дедушкиной кузне. Как зайдешь, сразу видишь напротив входа горн — деревянный сруб, поверху тесаным камнем выложенный. В середине углубление — горнило, а сбоку от него медная труба, соединенная с мехами. Воздух из них подается по трубе к горящим углям в горниле, чем сильнее поток воздуха, тем жарче пламя. Эти мехи из трех бычьих шкур сделаны. Старые уже. Поэтому у дедушки за кузней электрический аппарат стоит, который воздух в трубу подает. Мехи больше для красоты остались.
Недаром в кузне металл оживает. Она ведь сама как живая, дышит кожаной грудью… И вещи в ней, точно на сказочных существ похожие. Наковальня — приземистый зверь с рогом и хвостом. На роге гнут металл, сваривают кольца. На хвосте делают прямоугольные заготовки. И еще у каждой наковальни свой голос. У дедушкиной — звук высокий, чистый, и молоток при ударе пружинит со звоном. Будешь идти через поле, еще кузни не видать, а голос наковальни слышен как поющий колокол. И лапы у наковальни имеются. Намертво вцепились они в древесину широкого пня, корнями уходящего в землю. Лет триста назад или больше старое дерево спилили и вокруг пня кузню выстроили. А в бору за Свидловкой еще сохранились следы древних рудников. Их провалищами называют. С незапамятных времен железо там добывали из болотной руды. Окрест стояли большие горны, только теперь они под землю ушли…
Рядом с наковальней — бочка, наполовину в землю зарытая, чтобы вода в ней всегда холодная была, разгоряченное железо студить. У стены — тиски, верстак, ящики с углем и сухим песком. Имеется кочерга, веник для очистки горна и чугунная ложка — запекшийся угольный панцирь пробивать.
Из кузнечных инструментов самый главный — молоток-ручник: им мастер тонкую работу выполняет или показывает молотобойцу куда бить. У ручника из ясеня рукоять. А вот боевые молоты — с метровыми буковыми рукоятями. У кувалды, она побольше молота будет, для самых тяжелых ударов, рукоять из столетней рябины. Василек кувалду приподнимает с трудом. Как такой размахнуться?
Дедушка натягивает налобную повязку, надевает полотняную куртку с длинными рукавами, поверх — фартук из толстой кожи, достает брезентовые рукавицы.
Чтобы разжечь горн, надо в горнило тонким слоем угля насыпать, сверху щепок положить, смоченных керосином, поверх немного сухих дров, а потом снова угля. Воздух из трубы раскаляет горнило докрасна. Тогда можно к работе приступать.
Вообще-то в кузне попусту болтать не принято. Поэтому Василек больше молчит и смотрит. Дедушка сам, если надо, все объяснит и покажет.
— Каждой стали, Вася, нужен свой, только ей подходящий жар. Если он ниже ковочного, пойдут по металлу трещины, а если выше, то перегреется заготовка и разрушится.
Дедушка умеет по цвету определять температуру стали. Василек любит наблюдать, как она, точно хамелеон, одевается в разные краски: от бледно-желтого до цвета яичного желтка, потом делается коричнево-красной, фиолетовой, синей. У цвета каления уже другие лепестки: коричневый, красный, темно-вишневый, вишнево-красный, светло-вишневый, красный, оранжевый, желтый, лимонный и, наконец, белый, что как зимнее солнце.
А дедушка знай молотом машет и то ли напевает, то ли тайные слова пришептывает. Потом достанет из подвешенного к потолку холщового мешочка высохший папоротниковый лист и на светящуюся изнутри поковку бросит. Лист сгорит за мгновение, а потом глядишь, а на лезвии ножа рисунок такой же, как и на том листке был — прожилки, сплетения под металлической кожей.
— Дедушка, расскажи, а как у тебя так получилось? — не выдерживает Василек.
Дедушка только улыбается, брызгает на угли водой. Это чтоб сверху образовалась корочка, удерживающая внутри жар. Дедушка Мокар — единорукий кузнец. Потому что работает без помощников. Когда Вася подрастет и для работы молотобойца сил наберет, тогда дедушка двуруким кузнецом станет…