Pasternak - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Елизаров cтр.№ 20

Школа будто наполнилась туманом, оседающим слезами на наших горячих лицах. Я потерял Антипа из виду, неизвестно откуда доносились его летящие по ступеням шаги, обжигающий рокот гнался за нами как пламя из взорвавшейся цистерны.

Я нашел Антипа на чердаке, он сидел и плакал. Я упал рядом и заплакал тоже. Сквозь чердачное окно мы видели, как наступила скорая ночь, потом рассвет, новый день и снова ночь.

Мы оказались надежно заперты в тюрьме своего позора. Для нас была закрыта дорога в школу — там наши с Антипом имена прокляты и осмеяны. Мы потеряли дом и родителей. Они не примут, они уже отреклись от таких сыновей. Про наш позор пишут газеты, трубит телевизор. Андропов хохочет над нами. На этот хохот отовсюду приходят нелюди, число их множится, их некому остановить. Брежнев навечно усыплен в Кремлевской стене, и Родина обречена…

— Что теперь? — спросил я Антипа.

Он достал из тайника сделанный патрон.

— Выходит, мы делали бомбу для себя, Антип? — я размазывал по лицу неудержимые слезы.

Он кивнул:

— Если по ней ударить, она взорвется, и мы умрем.

Мы стали рядом, склонившись головами над патроном, чтобы осколки убили нас наверняка. Антип повернул патрон остроносой пулей к животу и приготовился ударить молотком по капсюлю. Я сосчитал до трех, Антип взмахнул молотком.

Патрон не взорвался, а выстрелил, будто ударил кувалдой. Антип лопнул кровью, полившейся изо рта, носа и глаз. Из живота его выпал кишечный клубок, размотался…

Я поднял еще дымящуюся гильзу, вдохнул сладкий запах прогоревшей серы. Неожиданно слезы кончились.

Второго патрона у нас не было, но я бы все равно не смог им воспользоваться — одиночество и позор окончательно отняли желание умереть.

Льнов нашел Любченева два года назад, когда купил весь последний этаж. Еще делался ремонт. Однажды ночью, услышав над потолком шум, который выдал ему присутствие человека, Льнов поднялся, рассчитывая обнаружить как случайного бомжа, так и подосланного убийцу. Чердак оказался запертым. Льнов спустился к себе, но среди ночи ему снова послышались тихие шаги.

Он сорвал замок. Слабая лампочка осветила пространство с низким неровным потолком, перегороженное деревянными балками, похожее на остов парусника. Были и маленькие окошки, но время закоптило в них стекла. Пыль за годы слежалась до состояния войлока и заглушала шаги, иногда похрустывало битое стекло, осколки шифера. Были сложенные монументальными ступенями подшивки газет, древние, точно гипсовые, тряпки. Как мертвая, ногами вверх валялась отслужившая мебель, рассохшаяся и выглядящая от этого слоеной. Пахло голубями и теплой ветхостью.

Дальний угол показался Льнову несколько обжитым. Лежал матрас, у стены стоял шкаф, и на полках его находились различные бутылки, наполненные какой-то жидкостью. Льнов протянул руку и взял с полки бутылку, чуть потряс ее, чтобы определить содержимое.

Тогда за его спиной и раздался тихий голос: «Ее нельзя трясти… Она взорваться может».

Льнов оглянулся, и от стены отделилась фигура, до этого незаметная. Любченев умел прятаться.

Позже он рассказал Льнову историю своего бегства. В десять лет лишившись семьи, жил один на чердаках или в подвалах. Там часто хранились запасы и соленья на зиму и старая одежда. Существовал он как тень, почти неслышно. Когда же чувствовал, что люди подбирались к нему слишком близко, ночью уходил на новое место.

Через полгода своих скитаний Любченев случайно наткнулся на стопку школьных учебников. В одном из них была газетная закладка с портретом Леонида Брежнева. Книга оказалась учебником по химии за шестой — десятый классы. Мало понимая содержание, он начал читать. Из газеты ржавым бритвенным лезвием он вырезал фотографию и стал носить ее на шее как талисман.

С момента удивительной находки жизнь Любченева изменилась. Прежняя трагедия открыла в нем странный талант. Интуитивно из простейших бытовых компонентов он научился мастерить бомбы, с каждым разом все лучше и мощнее. Подвалы и чердаки обеспечивали необходимым: серной кислотой, бензином, машинным маслом, соляркой, толуолом, спиртом, ацетоном, алюминием, хозяйственным мылом, сахаром — все это было в изобилии.

Любченев нашел переносную электропечку, и на ней не только готовил пищу, но и выпаривал различные смеси, благо, розетки находились всегда. Он не взорвал ни одного своего творения, но твердо знал, что каждое работает.

Когда он уходил, то оставлял большинство сделанных бомб. С собой прихватывал только любимые. Случалось, люди находили его убежища и, греша на террористов, вызывали милицию. Но кто бы предположил другое, глядя на тротиловые заряды, динамитные шашки, бидоны с напалмом. Детонаторы поражали простотой — ампула из-под лекарства, наполненная серной кислотой и запаянная эпоксидным клеем, прикреплялась к мышеловке, на место, куда приходится удар скобы. Сама ампула была вставлена в бикфордов шнур, заряженный марганцовкой. В детонаторе не хватало только взведенной скобы и съестной приманки, чтобы разбить мышиный череп и ампулу с кислотой, в соединении с марганцем, воспламенявшей шнур, по которому огонь достигал заряда.

Наверное, Любченев был бы удивлен, узнав, что другой созданный им запал — из бертолетовой соли и сахара, — больше ста лет носит имя легендарного революционера Кибальчича…

Так Любченев и жил, не помышляя вернуться в прежний мир. Подвалы и чердаки также снабжали прессой, пусть и с годовым опозданием. Первые пять лет в голову еще закрадывались мысли, что позор его уже забыт. Однажды он наткнулся на какой-то советский журнал, что-то вроде «Огонька» или «Крестьянки», открыл и взмок смертельным потом — там были фотографии с голыми людьми. Страх дорисовал ему и свое собственное изображение, но перепроверить у Любченева все равно не было ни сил, ни мужества. Он смял и отшвырнул проклятый журнал в угол.

Тогда Любченев понял, что ничего не забыто, и надежды на возвращение рухнули. «Грязных» журналов и газет с каждым годом стало появляться все больше. После девяностых процесс принял чудовищные масштабы. Полный прежних ужасов, Любченев никогда не читал, что написано под фотографиями, убежденный, что там, снаружи, вовсю продолжается издевательская, государственного масштаба травля, которая выжила и его когда-то.

Двадцать лет скитаний по чердакам и подвалам не прошли бесследно. Он был вечно бледен, плохо переносил солнечные лучи и свежую пищу. В город отваживался только по ночам, не шел, а крался, прижимаясь к стенам или деревьям, по-кошачьи готовый в любую секунду нырнуть в подъезд или подвальное окно.

Лишь в машине с затемненными стеклами он чувствовал себя увереннее, и Льнов часто катал его по ночному городу, пока Любченев сам не обучился водить. Он по-прежнему предпочитал чердачную тишь и одиночество. Льнов, отдавая должное его удивительному пиротехническому таланту, выкупил чердак, превратив в комнату и лабораторию.