С птицей на голове - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Петкевич cтр.№ 51

Но сколько лет прошло с тех пор!.. Я взял у дяди деньги и вышел на улицу. Оглянувшись, как всегда оглядывался на наш дом, я поднялся на горочку. На свежем воздухе так было хорошо, и мне стало так легко, что я снял рубашку. Дядя Сеня открыл окно и вслед крикнул:

— Тебе не жалко своего белого тела?!

Солнце поднялось высоко и обжигало, как летом. Я посмотрел на себя, и мне стало жалко себя. И, когда я принес дяде Сене из магазина бутылку, не выдержал и начал:

— Уже больше не могу! Каждую минуту чувствую, что мама думает обо мне, и ухожу на речку, но если каждый день дождь, а бывает, дождь на целый день или зарядит на неделю, становится невыносимо дома, когда мама, сидя в дождь у окна, только и думает обо мне — и я гуляю, больной, под проливным дождем и купаюсь в сентябре в речке. Это трудно понять, — добавил я, — но, может быть, ты поймешь…

— Неужели, — перебил меня дядя Сеня, — мама желает тебе плохого?

— Нет, — прошептал я, — она желает только самого лучшего, но она так сильно этого желает, что невозможно рассказать, как плохо мне становится, и я еле ноги волочу…

— А ты думаешь — другие живут иначе? — удивился дядя. — Все так живут, и я тоже уже много лет еле ноги волочу.

— Купайся чаще в речке, — посоветовал я. — Когда вылезешь из воды — всякий раз будто родился.

— Речка сильно обмелела, — пробормотал дядя Сеня, наливая из бутылки в стаканчик. — Хочешь?

— Не хочу, — отказался я.

Я ожидал, что после больницы дядя Сеня вспомнит, как ловил руками рыбу, а я бегал с Юлей босиком по берегу, но дядя выпил водки и с одного стаканчика осоловел. Я посмотрел ему в глаза, а дядя отвел их, отвернулся — как отвернулся, когда я приехал в наш дом и стал жить в бабушкиной комнатке. Я это забыл и сейчас, глядя на его будто поросшее мхом, мрачное лицо, почувствовал, как страшно пусто стало в моей душе, когда летом, вспоминая счастливое детство на речке, каждый день молился, чтобы дядя Сеня выздоровел, и он выздоровел.

Я поспешил попрощаться, но прежде чем уйти, заглянул в свою комнатку — бабушкину комнатку, в которой раньше жил, посмотрел в окно — и не узнал нашего двора. Под окном еще с весны Лялька забыла коляску с черноземом — и на нем за лето трава выросла. Я открыл окно и погладил эту траву. На ветерке она шелестела и щекотала ладони, и, гладя ее, я понял, что могу жить только в нашем старом доме, и при всей здесь заброшенности почувствовал, что моя радость, с которой я жил всегда и которая, казалось, покинула меня, — моя радость осталась со мной; она осталась светлой, сияющей, и хотя, конечно, здесь тоже больно, но это везде больно, даже в святых местах будет больно и страшно, потому что мы еще на этом свете, а что будет на том — не знаем.

Все то, что происходит, не сразу доходит до сознания, а немного спустя, и я в электричке еще раз вспомнил, как разочаровался, посетив дядю. Я ожидал, что и он вспомнит, чего я вспоминал, когда молился о нем, а дядя выпил водки и вместо того, чтобы открыть сердце, отвернулся. Когда дядя Сеня заболел и когда я молился о нем — между нами натянулась словно нить какая-то, и сейчас она оборвалась; я почувствовал, что дядя очень скоро умрет.

— О чем задумался? — услышал я и поднял голову.

Все красотки на одно лицо — и я испугался, а она подмигивает. Сейчас я за любой бы побежал, а когда у этой девушки голубые глаза и льняные волосы до пояса, у меня дыхание перехватило — я забыл про дядю, но тут в вагон вошла старушка с птицей на голове.

— Это у нее голубь? — спросила девушка, но что это была за птица, никто не обратил внимания, потому что все в вагоне смотрели на простое, открытое лицо старушки с румянцем на щеках.

Старушка продавала свечки, и, когда я покупал у нее свечку, раздался надо мной какой-то странный невнятный звук, исходящий из груди птицы, и я ответил девушке:

— Ну не ворона же…

Приехал к сестре ночью; не мог открыть дверь в подъезд — нашел в кармане монетку и метнул ее в железобетонную стену на втором этаже. Монетка зазвенела, и стена зазвенела — тут же зажегся в окне свет, и через минуту выскочила Юля.

— Как мама?

Я не знал, что ответить сестре; лучше не рассказывать, как мама плакала, и поспешил сам спросить:

— А как ты?

— Если бы мама ходила в церковь, — сказала Юля, поднимаясь в подъезде и не под ноги глядя, а мне в лицо, — тебе бы не было так, как сейчас, когда она все время думает о тебе.

— А почему она не думает о тебе?

— Она думает и обо мне, — загрустила сестра, — но я не знаю, почему она все же больше думает о тебе; наверно, потому что ты младше.

— Но как маме сказать, чтобы пошла в церковь, — вздохнул я. — Впрочем, об этом не говорят. Она сама должна пойти, и что же такое должно произойти, чтобы она пошла, не представляю. Ладно, — махнул рукой, — лучше расскажи, как ты… — Как всегда, Юля замялась, бросилась накрывать на стол; я никогда не расспрашивал, а сейчас не выдержал: — Почему не выйдешь замуж — у тебя же есть кавалер, который любит тебя; или ты его не любишь?

Сестра отвернулась, но я успел заметить, как она покраснела, и больше не стал ничего спрашивать.

— А сам? — спохватилась она, и я, вспомнив про Анечку, пробормотал:

— Давай лучше спать…

Под утро мне приснилось: на улице в Брошке загудела машина — из нее вылез папа. Поднялся на крыльцо и заглянул в наш старый дом, но наступили сумерки, и папа меня не увидел, возвращается. Я догоняю его, окликнул, но он меня не замечает либо делает вид, что не замечает, открывает ворота и въезжает во двор на машине, а перед ней чужие какие-то незнакомые дети тащат длинную железную рельсу. Вдруг меня какой-то ангельский голос зовет; я скорее домой — а там два гроба. Кто был в первом — не помню, а во втором гробу сестра. Я схватил ее за плечи и начал трясти, не веря, что она умерла. И тут из меня, из моей души, из самой глубины, когда я осознал, что Юля умерла, что-то такое поднялось — что-то такое, такое острое, будто вся жизнь сжалась в одну минуту; в это мгновение будто электрическая лампочка мигнула — сестра раскрыла глаза и поднялась из гроба, и я очнулся от этого страшного сна.

Только встал — и Юля проснулась в своей комнате.

— Доброе утро, — сказал я ей.

Она ответила:

— Доброе утро. — Прошла по коридору к ванной и опять говорит: — Доброе утро! — А потом спрашивает: — Почему не отвечаешь?

Зазвонил телефон, а она не слышит.

— Телефон звонит, — говорю ей; она бросилась в комнату, где телефон, взяла трубку и назад.

— Это у соседей, — объяснила. — Слышно через форточку.

Тут по-настоящему зазвонил телефон, и опять Юля повернула обратно. Пока она разговаривала по телефону, я умылся, и, когда вышел из ванной, сестра выглянула из своей комнаты, шагнула ко мне, еще в ночной сорочке, с каким-то странным выражением на лице, хотела что-то сказать и вдруг отвернулась, как-то странно, изнутри «ворконув» по-голубиному. От этого звука, вырвавшегося откуда-то из-под сердца, я будто только сейчас проснулся и, чтобы не смущать сестру, тоже отвернулся и посмотрел в окно.