Русский садизм - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Лидский cтр.№ 3

И вот последний путь нашей инспекции — город Пенза. Городок невелик, но знатен своими органами. Убеждаюсь я каждодневно, что Советская власть, как заботливая мать, вскормила верных и ответственных сынов за ради работы по охранению ее от грубых посягательств. Надежно охраняют сыны-рыцари свою мать и ее сестру родную — партию. В Пензе особливо пришелся мне по сердцу капитан Крыщук по кличке «Парикмахер». Прозвали его так потому, что он мастерски научился снимать с вражеских голов скальпы и делает сие над живыми врагами в отместку за несговорчивость. Как видим, скальпы есть его специализация, но он не остановился на достигнутом успехе, а включил для работы нужные ресурсы и еще стал снимать «перчатки» с вражьих рук и кожаные трубочки с членов. Все равно размножаться, чтобы плодить новых идейных супротивников, им больше не придется. Тоже оригинально избавляет капитан Крыщук от лишней тяжести тех подследственных, кои влачат во рту своем золото. Ежели в Харькове, как помним, старший лейтенант Голубцов проводил подобный конфискаж простыми плоскогубцами, то Крыщук делает сие при помощи занозистых мушек двух наганов, а вдруг щека при сем порвется, так сие не беда, еще и полезнее для дела. Бывают в пензенском учреждении враги со священным саном, то бишь попросту попы. К сим мракобесам применяет капитан Крыщук хорошо памятное им распятие. Ежели вражеский служитель культа не желает изъять из себя отречение от мифического измышления Христа, то его, подобно самому Христу, пригвождают плотницким гвоздем напрямки к стене безо всяких крестов, а то будет накладно, ведь попов много, на всех крестов не напасешься. Висят они на стенках до самой той поры, покуда не восхотят, в конце концов, промолвить отречение. Правда, справедливость требует сказать, что ни один еще поп не отрекался, и все они подохли на гвоздях, да и то — не потеря, а только полпотери. Зато сии висящие лохмотья дают хороший показательный пример для прочих арестованных. Более же всего поразило меня следующее обстоятельство. У Крыщука есть сын Митя, двенадцати лет отроду, и заботливый отец желает воспитать его характер. Для сего приводит он его в Спецучреждение, объясняя отсутствие ребенка в школе уважительными обстоятельствами. Когда некий ненавистный поп висит, скажем, на стене, отец предлагает сыну бить его руками, или чем иным, или приставлять ему к ширинке свечку — это называется «зажечь лампадку». Так и говорит Крыщук: «Поди-ка, сынок, зажги священнику лампадку», что тот с удовольствием и делает. Еще носит Митя распнутым гадам уксусу, налитого в стакан, и дружески дает им выпить, а порою отец берет его с собой в подвальную мастерскую поглядеть на масштабирование. И я был там и мне радостно донесть, что пензенская мастерская в благоприятную сторону отличается даже и от нашей, потому что капитан Крыщук не дозволяет убирать разные огрызки, а только велит выволакивать наверх тела. Огрызки же — куски костей, утопленные в студне крови, лоскуты кожи с волосами, прилипшие к стенам, — создают до того полезное впечатление, что подследственным одного только взгляда внутрь хватает для понятия о своей гнусной подрывной деятельности. И вот, ежели масштабирование решено начальством, капитан Крыщук его проводит, и мальчика Митю ставит рядом за ради воспитания в нем характера и выработки железности бесстрашия. Раз он даже дал сыну в руки револьвер, правда, мальчик не сумел нажать курок, видно, мало у него пока той железности в душе, а супротив того, довольно еще жидкой плоти человеческой. Но это дело времени, и будет скоро у партии новый замечательный боец.

Как положительный момент желал бы также отметить, что во всех без исключенья пунктах, кои избраны были для инспекции, работники спецучреждений в умеренных и необходимых дозах употребляют кокаин и морфий, и надобно у нас сию практику внедрить и перенять, потому как поименованные лекарства способствуют просветлению мозгового кровообращения и наливанию различных мускулов, необходимых для суровой борьбы с врагами нашей Родины. Однако надобно сразу просчитать, сколь его потребно для каждого работника, ибо при сильном превышении пределов могут явиться нежелательные сдвиги.

С прискорбием должен заметить, что уже при самом конце инспекции получил я из Ростова срочную депешу, в коей сообщалось о гибели майора Удальцова, начальствующего над ростовским спецучреждением, — хорошо известный мне товарищ, а смерть его таилась не в злокозненных проявлениях врагов, а в лишних количествах означенных лекарств. Сильно горевал я о пропавшем друге и посылал свои причитания и слезы его жене Глафире и малому сынку Ванятке. Сим скорбным эпизодом хочу я остеречь вышестоящее начальство от превышенья доз, но в целом они идут для пользы нашего личного состава.

И наконец, в присовокупление к вышеизложенному, добавлю, что обмениванье опытом в Спецучрежденьях нашего сообщества прошло с немалой пользой, коллеги похвально упоминали методы моего изобретенья, и я ходатайствую по начальству о привлечении на стажирование в центре поименованных отдельным списком товарищей и о выдаче им усиленного доппайка на сей период.

Под сим — старший специсполнителъ

Маузер Л. М.

Число, месяц, год.

Что сказал на допросе в Центральном Спецучреждении бывший управляющий колониальной лавки и домовладелец, а ныне работник Областного треста «Фрукты-овощи» Тимофей Остапович Крикун

Я, граждане, ничего от следствия скрывать не стану и изложу все, как на духу, про сего человека, который прозывался Марком Соломонычем, жил в Харькове со мною по соседству и владел колониальной лавкою, находившейся в доверительном управлении у вашего покорного слуги. Знатный был мужчина, Марк-то Соломоныч, дабы описать его, надобно заметить — был он молод, выглядел весьма дородным, руки имел грубые и волосатые, глазки маленькие, черненькие, будто бы мышиные, борода росла у него прямо от бровей, и большой губастый рот был под нею и не виден. Баба же его была помельче, но бока носила крутые, как у кобылицы, и большие груди — словно дыни, только что унесенные с баштана. Звали ее Хава, а отец ей был — известный Менахем из Одессы. Ну, на русский лад мы ее прозывали Клавдия Михайловна. Мальчика они имели, сына, прозванием Илья; к тому времени, о котором говорю, было ему годика четыре, может, пять, не более того. Домом владели дюже благолепным, а лавка, что уже упоминал, стояла малость на отшибе, и в той лавке я как раз и заправлял. Сам же, то бишь хозяин, Марк-то Соломоныч, только в бумагах перышком поскрипывал…

Вот так они и жили-не тужили, и Бог им еще ребеночка послал, уж они постарались ради своей веселой юности. И все бы ладно, да они фамилию носили не простую, и по ту причину однова у них сарай с кулями во дворе и возгорелся. Марк Соломоныч водою сгоряча тщился стихию победить, да только бороду спалил. Баба же его стояла с акушеркою близ открытых окон, стояла и глядела на дикие огненные лоскуты. Акушерка и давай ей пенять: «Вы бы, матушка Клавдия Михайловна, от окна бы отошли. Чай, не зря люди говорят: коль беременная станет на пожар глядеть, то малой у ее рыженьким родится…» — «Бог с вами, Антонина Свиридовна, — отвечала Клавдия Михайловна, — это байки для простых людей. Моему Левочке указал Господь быть темной масти, в кого бы ему рыжим-то родиться?» И стояла, смотрела, невзирая на пени акушерки.