мне объяснили, что так в этих краях наказывали непокорных, злонравных женщин, и я сразу подумал о саше — что должно произойти, чтобы она вынула свою затычку, отстегнула железные скобы и перестала себя наказывать?
* * *
моя бабушка, та, что была ирландкой, любила старинные поговорки, сказал я доктору майеру, явившись к нему без звонка, так вот, она говорила: ум человека — как собачий хвост, уж если он кренделем — сколько ни выпрямляй, все равно загнется
представьте, доктор, мой ум загнулся, будто хвост зеленого шотландского пса ку-ши — он у него лежал на спине в свернутом виде, а сам пес был ростом с теленка, беззвучный и смертельно опасный, ходил он только по прямой, а в непогоду прятался в расщелинах скал
нус-с, какие у вас претензии к вашему загнувшемуся уму? спросил герхардт майер, усаживаясь в кресло, он стал чуть небрежнее с тех пор, как я начал опаздывать с оплатой счетов
я не могу исполнить ничего из того, что задумываю, сказал я, вместо этого я исполняю сингальский обрядовый танец в маске повелитель восемнадцати болезней — маска покрыта прочным лаком и за ней не видно моего лица
глупости, какие еще маски, буркнул майер, в позапрошлый раз у вас была излишняя чувствительность к прикосновениям, в прошлый — вам долго не отвечали на письма, и вы вспотели от неопределенности, похоже, вам просто нравится лежать на этой кушетке, лу, и это понятно, я заказал ее в конране, и это встало мне в четыреста фунтов плюс двести пятьдесят за кресло
мне ваша кушетка тоже обходится недешево, сказал я, потягиваясь, но я верю ирландской бабушке и пытаюсь разогнуть свой бублик! скажите, доктор — что должно быть в голове у девушки, чтобы она писала письма сбежавшей от нее сестре на языке, которого та не понимает?
у вас появилась девушка? майер шумно вздохнул и принялся что-то записывать
нет, эта девушка сама по себе, сказал я, разглядывая скучный докторский потолок, в прошлый раз я читал в кленах ее дневник, где она размышляет, как лучше угробить своего жениха, сбежавшего с ее сестрой, пытаясь дочитать дневник до конца, я взял тетрадку домой, и что же? оказалось, это другой дневник, так же похожий на первый, как две бэксфордские церкви похожи одна на другую — то есть с высоты птичьего полета
* * *
взяли домой? переспросил майер, вы хотите сказать — украли?
нет, возмутился я, конфисковал как основную улику! эта девушка онемела несколько недель тому назад, я не могу ее допросить, я вообще не слышал ее голоса, может, его и нет вовсе, сказал я, старательно обозначая запятые паузами, — ну да, я глотнул немного аньехо из фляжки по дороге к майеру, и что с того?
алкоголь держит меня на плаву, так бетонные балки держат понтонный причал — мне всегда казалось странным, что эти причалы не тонут, разве бетон не должен тянуть их ко дну?
допросить? судя по искажению звука, майер сунул сигару в рот и стал ее жевать, а с какой стати ее допрашивать? вы стали частным сыщиком?
почему все психоаналитики отвечают вопросом на вопрос? вы же знаете, что я имел в виду расспросить! просто они так настойчиво говорят мне инспектор, что я поневоле вошел в роль — так локи, превратившись в кобылу, увлекся и родил боевого коня
локи родил кого? ах да, мифы, понимаю! вы напрасно так увлекаетесь мифами, лу, это отбрасывает вас в ваше прошлое, а наш с вами метод лечения состоит в том, чтобы…
забыть случившееся в свонси, вытеснив его новой, более значительной историей, перебил я его, эту формулу я уже наизусть выучил! обмазать тело убитого плотника медом и похоронить его по древнему вавилонскому обычаю — вы мне это сто тысяч раз говорили, доктор, но для этого мне нужно перестать с ним разговаривать, а я не могу; они с суконщиком жужжат над моей головой как раздвоившийся кришна в образе пчелы, иногда мне кажется — они сами изрядно утомились, но почему-то не могут остановиться
ах да, пчелы! судя по скрипу, тяжелый майер поерзал в конрановском кресле, пчелы связаны со слезами, в одной бретонской сказке — раз уж вы так это любите — говорится о пчеле, зародившейся в слезах распятого господа нашего
на это я не стал отвечать и просто закрыл глаза
видите, с важностью заметил майер, помолчав немного, я тоже не лыком шит: пчелы и слезы суть одно и то же
может быть, вам стоит как следует выплакаться, лу?
* * *
говорят, за огмой, сыном этайн, шли люди, прикованные за уши к его языку
но не цепями, а янтарными цепочками, которые так легко разорвать, — почему же люди шли за ним, подвывая от боли?
иногда тебе приходится делать что-то добровольно, ничего не поделаешь
я прочел сорок девять украденных страниц и теперь прикован к языку саши писательской завистью — а это покрепче крюка варуны, на котором тащили умершего к истоку подземных вод
кем была сашина мать? чужестранкой, читающей Чехова вперемешку с верленом и понемногу заблудившейся в пейзажах души? это ведь нетрудно — пьяный корабль, ясновидение, молчание, расстройство всех чувств и, наконец — сезон в аду
я видел ее однажды и хотел бы увидеть еще, у нее тоже полный рот подземной воды, она тоже читает травник, мы нашли бы о чем поговорить
кто был сашин отец? его я тоже видел, и не далее, как позавчера, но говорить нам незачем, я и так знаю, что он скажет
я рад, что перепутал тетрадки, этот дневник не утолит моего любопытства, но насытит словесный голод, сашин травник щекочет мне ладони, как золотая щетина вепря гуллинбурсти — видишь, лу, ты уже повторяешь за ней, ты попался! — он оглушает меня изнутри, как тот колокол, которым китайцы пытали друг друга в старые времена, меня качает от гула под качающейся колокольной юбкой
меня приручили как мальчишку — мои глаза сощурены, как будто я смотрю на морскую воду под солнцем, золотистая рябь бежит по моему телу, запах фенхеля наполняет мои ноздри, когда я думаю о словах этой женщины, о том, как она, вероятно, прикусывает карандаш, о том, как она сводит брови, неукоснительная и упрямая, классическая дочь вдовца, как шевелит пальцами, стряхивая на бумагу свои завиральные точки и запятые
мне хочется думать, что у нее есть непроливайка, хотя я точно знаю, что ее у нее нет
Лицевой травник
1990
Есть трава Адамова глава, и та трава имать в Иванов день к вечеру и пронять ея сквозь злато или сребро, или сквозь крест серебряной. А угодна та трава, которой человек порчен злою порчею, дать пить, утопя в уксусе, тот час здрав будет. А корень ея как есть человек.
Иногда она приходила на второй этаж, в свою бывшую детскую и сидела там на подоконнике. Отсюда был виден кусочек сада, где постояльцы завтракали в хорошую погоду, зимой мама накрывала им длинный стол на кухне, там с утра топилась плита и было теплее всего. Гостиная же, украшенная синим ковром и граненой вазой с ветками остролиста, чаще всего пустовала, и Саша никак не могла понять, почему в эту комнату так неохотно пускают гостей.