КонтрЭволюция - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Остальский cтр.№ 35

Часто склоки осложняются личными антипатиями и коалициями. Например, вдруг СССР соглашается допустить в страну «пепси-колу». Почему именно «пепси», а не «кока-колу»? А это результат перетягивания каната и сведения межведомственных счетов между различными внешнеторговыми объединениями и их покровителями в ЦК, КГБ и МИДе. Ну и в Госплане и Минфине тоже. Вот вы нам в прошлый раз не дали сделать того, что нам нужно было, так мы теперь вам отомстим. Не будет вам «коки». А что будет? Ну вот, «спрайт».

Когда покровителя вдруг «бросили на КГБ», как принято было говорить, Фофанов вдруг оказался также и в роли главного идеологического советника при новом комитетском председателе. А тот придумал устраивать «мозговые штурмы» в своем ведомстве по всяким теоретическим вопросам, с приглашением узкого круга избранных со стороны, и Фофанову отводилась там чуть ли не центральная роль. Кроме того, будущий Генеральный взял за обыкновение вызывать Фофанова для разговоров один на один, «советоваться», и во время этих бесед нередко предлагал ему играть роль «адвоката дьявола», даже диссидента. «А что бы на это сказал Сахаров?» — коварно спрашивал председатель, и Фофанов отвечал вдохновенно: «А Сахаров сказал бы, что это ваше новое постановление о научно-техническом прогрессе гроша ломаного не стоит, что в стране нет денег для серьезных вложений в науку, что мы безнадежно отстали от Запада, что наша производительность труда в пять раз ниже, чем в США. Весь наш «прогресс» давно держится на информации, которую научно-техническая разведка крадет у капиталистов. И потому все это — лишь пустые разговоры».

Председатель КГБ снимал очки, протирал их устало, говорил: «Подготовьте мне, пожалуйста, предложения к понедельнику — что можно было бы включить в доклад и в сопровождающие кампанию публикации, чтобы дать отпор таким враждебным домыслам. Ну, кроме последнего пункта. Деятельность разведки трогать не надо».

Фофанов затем убивал свои выходные на то, чтобы придумать какие-то ловкие ходы, какие-то головоломные рассуждения в ответ предполагаемым выпадам Сахарова. Для убедительности было необходимо частично признать существование проблемы, чтобы обезоружить идеологического противника.

Такие интеллектуальные игры, упражнения в формальной логике Фофанову были по душе. Вроде забава, а в то же время дает ощущение причастности к большим делам, значения своей личности в жизни государства. И при этом практически никакой ответственности. Жаль лишь было, что его гениальные находки, шефу, как правило, нравившиеся, в партийные документы в итоге не попадали или выхолащивались до полной потери смысла. Фофанов иногда злился, выходил из себя, но будущий Генеральный его успокаивал, говорил: «Зачем вы так, Григорий Ильич, успокойтесь, так нельзя. Идеологическая работа требует прежде всего выдержки». — «Да, но это же глупо! Зачем вообще нужно было включать в доклад этот пассаж в такой нелепой форме! Для того чтобы сделать вид, что они учли наши предложения?» «Вот именно, — говорил председатель, — уважение демонстрируют. А потом… знаете, никакая работа никогда не бывает напрасной. Вот увидите, нам эти наработки еще пригодятся». И был, как всегда, прав.

И еще покровитель много тайн постепенно Фофанову раскрыл. Например, про товарища Сталина. Сам покровитель вовсе не был его убежденным поклонником. Но при этом говорил, что отношение к Сталину, как к символу, — лакмусовая бумажка. Понятно, что культ личности формально осужден. Но педалировать эту тему не нужно. Нельзя в Сталина плевать — потому что это все равно что плевать в душу партии! Ведь партия в ее нынешнем виде Сталиным создана, и есть она плоть от плоти его, кровь от крови, надо это понимать… А если вслух об этом не говорится, так это ведь диалектика. Вот Маркса вынуждены, наоборот, прославлять, но на самом-то деле… Скажем прямо, еврей ведь был.

Ночью Фофанов не спал, лежал в темноте с открытыми глазами. Неужели разлюбил его Генеральный — окончательно и бесповоротно? И отчего, почему вдруг? Разве хоть словом, хоть делом, хоть мыслью, хоть на секунду был он когда-нибудь неверен своему покровителю? Но тут же поправлял себя: мыслью — да, надо признать, бывал нелоялен, бывал, еще как! Но мысль, она на то и мысль, что не поддается контролю и свободно устремляется, куда ей угодно, никого не спрашивая. Не мог он справиться с раздражением, слушая мычание коллег на Политбюро. Невольно думал иногда: может, все же какой-то секретный курс русского языка быстренько им организовать? При соблюдении полнейшей государственной тайны. А что, ничего такого страшного, КГБ мог бы обеспечить в лучшем виде. А то ведь стыдно слушать… Вон Горностаев, видно, и в самом деле себя корифеем считает! Бубнит, не стесняясь корявых своих оборотов, кое-как усвоенных то ли в восьмом классе средней школы, то ли потом в ВПШ. Ну, не дано вам, так зачем лезете? Даже Попов, — да-да, пэтэушник Попов! — себе позволяет! Хотя своим речевым аппаратом совсем уж ничего воспроизвести не может. Но смело поддакивает Горностаеву, «Да, да, — говорит, — это правильно, с точки зрения марксизьма». Или: «Не дадим в обиду ленинизьм!»

Особенно раздражало, что Генеральный выслушивал это с неподдельным уважением, кивал, иногда даже что-то бормотал одобрительное. Воспринимал всерьез. Да полноте, тот ли это человек, который Плеханова и Фейербаха с Гегелем ему один на один цитировал? С которым они про монизм советского строя толковали?

Ну, и конечно на одном из первых же заседаний Политбюро, на котором Фофанов присутствовал еще приглашенным, Генеральный поймал на себе его недоуменный взгляд. Оставил его после заседания, говорил сначала о какой-то текучке, потом как-то ловко, незаметно вырулил на тему «уважения к коллегам». Как важно его всегда и неизменно демонстрировать. Стал распространяться о том, что каждый человек, достигший уровня Политбюро, — это уже не человек, это функция, и функция могучая, за которой — тысячи, если не миллионы. Целые отрасли народного хозяйства, гигантские регионы. Концентрированная, голая власть. Это не люди, это — титаны, которые держат на своих плечах огромную страну. И даже, в каком-то смысле, планету. Без идеологии на этом уровне можно, в конце концов, и обойтись (тут Фофанов покраснел), а вот без реальных рычагов управления — никак. И если эти люди вышли из народа, и им некогда по жизни было учиться всяким диалектическим тонкостям и парадоксам, так за это их вряд ли можно презирать. Это дело десятое. Для идеологического обеспечения есть специально обученные люди, которым партия создала все условия — чтобы они могли глубоко усвоить марксистские премудрости.

Принадлежность к Коллективному Разуму партии — вот что было важно. А не совсем совершенное знание, скажем, грамматики русского языка, или даже неглубокое знакомство с марксизмом — это ведь на самом деле дело десятое. Подумаешь, Ленина и Маркса не смогли одолеть! Ерунда. Идейность и начитанность — это ведь совсем разные вещи! И первая в тысячу раз важнее второй. Мало того, есть подозрение, что одно даже может мешать другому! Почти как в Библии: во многия знания — многия печали. Много знаешь — начинаешь сомневаться. А вот этого как раз допускать нельзя.

Тот эпизод на Политбюро, когда он не скрыл своего шока и отвращения, вроде бы забылся, но Фофанов оступился еще несколько раз. Самая грубая ошибка, наверно, была им совершена как-то раз в Завидово. Он тогда опоздал, задержался из-за делегации французской компартии.