Кабирия с Обводного канала - читать онлайн книгу. Автор: Марина Палей cтр.№ 9

– Я же не девочка. Оно мне надо как лысому гребенка.

Не исключено, судьба давала понять, что причитающиеся по прейскуранту радости она Раймонде уже отпустила, причем авансом (распишитесь, пожалуйста), а теперь наступал период прогрессивных налогов и, может быть, жесточайших штрафов.

Глеб, наверное, тяготел к одному типу женщин. Не знаю, обладала ли его бывшая жена такой, как Раймонда, непритязательностью к радостям жизни, но, говорят, она была не дура выпить и тоже тяжело болела. Оба эти ее свойства, вероятно, и явились причиной того, что Глеб, зрение которого все ухудшалось, зачастил в бывшую семью и, хотя ему запрещено было подымать тяжелое и расстраиваться, он там, видно, только этим и занимался.

Раймонда уже не работала в баре. Она практически вообще не работала – то и дело садилась на больничный. У нее усугубились одышка, отеки ног, кровохарканье, и все это она относила на счет нервов, которые Глеб ей изматывал своими визитами к бывшей жене. Она считала, что поправится сразу, как только он прекратит это делать.

Врачи считали иначе. Нашелся даже хирург, полковник Военно-медицинской академии, который предложил Раймонде вшить в сердце искусственные клапаны. Я до сих пор не понимаю, где она его встретила. (Раймонда совершенно не жаловала учреждения медицины, и все ее свидания с асклепиями-эскулапами проходили у нее же на дому по схеме: «Скорая» – участковый – больничный лист.) Нет, тут, конечно, и говорить нечего, в поликлинике было интересно: блестящие инструменты, научные приборы, душевные женщины в очереди, иногда даже фигуристые мужчины-врачи – но Раймонда боялась загреметь оттуда в больницу, оставив Глеба наедине с размышлениями, какую из жен он жалеет больше. Поэтому я даже думаю, что хирург нашел Раймонду сам. В жизни так бывает: троллейбус падает с плотины в водохранилище, но в ту же самую секунду пробегает мимо мастер спорта по подводному плаванию, многократный чемпион мира – и вообще хороший, нравственный человек; он спасает двадцать пассажиров.

Идея клапанов Раймонде понравилась. Плеснув на полковника синим взглядом, она ответствовала, что подумает, – но не прочь, если бы он полечил ее сердце иным способом. Полковник сделал вид, что не понял, однако невольно щегольнул: «Квэ медикамента нон санат, эа феррум санат, – что не лечат лекарства, то лечит железо, я имею в виду скальпель». До него так и не дошло, что Раймонду просто занимал весь этот красивый научный разговор про американские клапаны, похожие (полковник показал) на шарики для коктейля, а вдобавок ей доставляло удовольствие разглядывание его широких полковничьих плеч, и вообще она была глубоко погружена в пес ее знает какие мечтания, не имеющие ничего общего с операционным столом.

На прощание Раймонда записала его служебный телефончик.

У Гертруды Борисовны происходило очередное новоселье. В этот раз ее окна выходили на памятник Лермонтову. В подтексте следовало прочесть, что для приличного человека это совсем немаловажно.

Со временем страх, гнавший тетку с квартиры на квартиру, стал настигать ее в новом жилище все быстрей, быстрей, почти мгновенно, и она поняла, что носит его с собой, в себе, и, по всей видимости, выход этому страху можно дать, только распахнув на публичное обозрение все створки своего организма.

– О! Вот сейчас какая-то слизь выходит! – громко вела она прямую трансляцию из туалета. – А сейчас газы пошли... Как ты думаешь, что все это такое?

Подобно космонавту, совершающему длительный полет на орбите, тетка непрерывно вела устный бортовой журнал состояния своего нездоровья.

– Ты знаешь, сейчас где-то слева от пупка кольнуло, – бывали ее самые первые слова в телефонной трубке, – а потом сразу отрыжка – все воздухом, воздухом... Как ты думаешь, что бы это значило? – Не дожидаясь ответа, она мужественно заключала: – Видимо, печень дает нагрузку на сердце.

Она обычно вставала в половине седьмого, потому что надо было готовить еду. Подкаблучник Арнольд Аронович послушно плелся на рынок, где, буравя одиноким глазом дары частно-секторной Помоны, брал все самое свежее, самое лучшее: черешню зимой, картошку весной, осенью – раннюю клубнику каких-то противоположных широт; в продуктовом магазине он, всякий раз полновесно злорадствуя по поводу легитимно закрепленной неуязвимости, несуетно осаживал своим инвалидным удостоверением добела раскаленную очередь, а потом, по этому удостоверению, еще добирал кое-что в отделе заказов; пенсии обоих были мизерные, жили вечно в долг, но холодильник и пространство между оконных рам ежедневно были забиты какими-то развратными тортами с розовыми, будуарного вида, украшениями из крема, органы чувств беспрестанно эпатировались какой-нибудь буженинкой с чесночком, или заливным судачком, или ломтиком телятины с грибами и помидорами – все это могло уживаться в одной миске с манной кашей и кусками селедки, ибо эстетической стороне питания тетка в данном вопросе предпочитала п о л ь з у – причем в таком виде, в каком она переменчиво ее понимала (то есть отковыривала от всего помаленьку и, страдальчески морщась, выплевывала); в конце дня эта снедь скопом выбрасывалась на помойку: Арнольду Ароновичу действительно ничего этого есть было нельзя из-за строжайшей диабетической диеты; тетке нельзя было потому, что она так считала и потому что панически боялась отравиться (ни одно из лекарств она не принимала тоже); пудель к этому заранее обреченному харчу почти не прикасался, так как был перекормлен – и желал бы поделиться не только с дюжиной пуделей, но, может быть, даже с собаками других пород.

Итак, вечером весь этот раблезианский провиант, из-за своей реликтовости похожий скорей на бутафорию, отправлялся прямым ходом на помойку; утром начиналось все сначала, а в промежутках тетка обзванивала знакомых, начиная разговор со слов «меня целый день шатало, и моча была синеватого цвета», одалживала деньги и совершала обмен.

Сочетая птичью беспечность с кошачьей живучестью, Раймонда сама подобрала для себя наиболее, как ей казалось, подходящее лекарство. Она, попросту говоря, познакомилась с бывшей женой Глеба, и, поняв, что та совершенно не секс-бомба, не женщина-вамп и даже не та, на которую мужчины оборачиваются в метро, немного успокоилась. Правда, та жена походила-таки на бомбу, но иного рода, по болезни: она страдала тяжелым циррозом печени, и оттого жидкости в ее животе скопилось так много, что сама она напоминала беременную на восьмом месяце (вызвав вначале сильные подозрения Раймонды), и она не могла спать лежа, потому что задыхалась, и оттого спала сидя.

Все это Раймонда выпалила мне, как только я вошла, – нет, точнее, после того, как повертела у меня перед носом своей короткопалой пятерней с обгрызенными до мяса ногтями:

– Как тебе лак? Говорят, последний писк.

Лак был дешевый, яркий, в излюбленной Монькой индюшачьей гамме, пальцы были тоже, как обычно, сплошь в заусеницах.

Но все остальное изменилось. Она сидела в постели, опираясь на высокую подушку, и дышала с трудом. Ноги ее напоминали ровные лиловатые бревна, кожа на них готова была вот-вот лопнуть.

– Ой, знаешь что? – Раймонда покосилась загадочно. – Ты же понимаешь в этом. – Она легла навытяжку и приняла притворно-важный вид. – Посмотри-ка мне живот.