La storia - читать онлайн книгу. Автор: Эльза Моранте cтр.№ 56

Однако же национальная армия, рассредоточенная по обширной территории, не имевшая ни командования, ни приказов, распалась, так что на стороне немцев сражались теперь только ополченцы-чернорубашечники. Муссолини был освобожден гитлеровцами из плена и стал главой северной нацифашистской республики. Теперь город Рим, оставшийся без управления, фактически попал под гитлеровскую оккупацию.

Во время всех этих событий Ида и Узеппе продолжали жить где-то на окраине района Пьетралата, в приюте для беженцев, давшем им кров в первый вечер воздушной бомбардировки.

Пьетралата была безлюдной зоной на окраине Рима, где фашистским режимом была образована несколько лет тому назад своеобразная деревня отверженных — то есть бедных семей, выгнанных властями из своих старых квартир в городском центре. Власти торопливо смастерили для них из первых попавшихся под руку материалов этот новый район, состоящий из примитивных жилищ, построенных серийно. Сейчас они, несмотря на свое недавнее происхождение, выглядели уже покосившимися и подгнившими. Это были, если только я верно помню, прямоугольные постройки, вытянутые по линейке, все одного и того же желтоватого цвета. Они стояли на лишенных растительности и неухоженных участках, где торчали только несколько хилых деревьев, появившихся из земли уже высохшими. Все вокруг было покрыто либо пылью, либо жидкой грязью, в зависимости от времени года. За этими бараками виднелись какие-то цементные будки, оборудованные под уборные и под душевые кабины, и рогульки для развешивания белья, напоминающие виселицы. И в каждом из этих спальных бараков теснились семьи и целые поколения, с которыми теперь должно было смешаться неприкаянное племя жертв войны.

В Риме, в особенности в последнее время, эта территория рассматривалась как своего рода свободная зона, недоступная для законов; действительно, фашисты и нацисты не больно-то осмеливались туда показываться, хотя панорама этого поселения и увеличивалась военным фортом, ощетинившимся своими башнями с вершины соседней горы.

Но для Иды весь этот поселок вместе с его обитателями оставался экзотическим районом. С ним она соприкасалась, только пойдя на рынок за покупками, или в других подобных случаях, причем всегда проходила по нему с бьющимся сердцем, словно испуганный кролик. Приют, в котором она проживала, находился примерно в километре от остального жилья, по ту сторону пустынных лугов, испещренных буграми и ложбинами, закрывавшими вид на поселок. Это было изолированное четырехугольное здание, стоящее у огромной земляной кучи, грозящей обвалом; невозможно было понять, какова была его изначальная функция. Возможно, вначале оно служило сельским складом, но потом его пришлось переоборудовать под школу — в нем были сложены груды школьных парт. По-видимому, там были затеяны и какие-то работы, впоследствии прекращенные, потому что на крыше, имевшей вид террасы, часть защитного парапета была разобрана, и там валялись груды кирпичей и штукатурный мастерок. Практически это жилище состояло из единственного помещения на первом этаже, довольно просторное, с низкими окнами, забранными металлической сеткой, и одним-единственным выходом, упиравшимся в земляную кучу. Но там были удобства, для строений этого поселка совершенно невероятные — отдельная уборная с выгребной ямой и бак, который соединялся с цистерной для воды, находящейся на крыше. Единственный кран, имевшийся в здании, находился в уборной, в тесном углублении ниже уровня земли, оттуда же приводился в действие и сливной бачок. Правда, цистерна еще с лета была сухой, и Иде, как и всем другим женщинам, приходилось набирать воду у колонки, имевшейся в поселке. Потом, когда пошли дожди, с водой стало получше.

Вокруг поселка не было никакого другого жилья. Единственным зданием, находившимся поблизости, была харчевня, что-то вроде барака, сложенного из кирпичей; там можно было купить соль, табак и прочие товары по карточкам, вот только нормы со временем все урезались и урезались. Если над территорией нависала угроза облавы или повального обыска, или просто появлялись немецкие или местные фашисты, хозяин харчевни находил способ сообщить об этом беженцам посредством особых сигналов.

От двери Идиного приюта к земляной куче и потом к харчевне была протоптана неровная тропинка, кое-как уплотненная булыжниками. Эта тропинка была единственной приличной дорогой, имевшейся в этих местах.

С тех пор, как Ида там водворилась, немало народу из той толпы, что пришла вместе с нею, переселилась в другие места, кто к родственникам, а кто и в деревню. На их место въехали вновь прибывшие, из жертв второй бомбардировки Рима, той, что выпала на 13 августа, или из беженцев-южан. Но эти люди мало-помалу тоже разошлись кто куда. Из тех, что попали туда вместе с Идой и Узеппе в тот далекий вечер, в наличии все еще был Куккьярелли Джузеппе, мраморщик — тот, что подвез Узеппе на своей тележке. Недавно ему вроде бы удалось, подделав бумаги, нужные для включения в список погибших, обозначить самого себя как одну из жертв бомбардировки, оставшихся под развалинами. Он предпочитал жить инкогнито вместе с беженцами, числясь покойником в адресном бюро, нежели работать мраморщиком на кладбище под руководством немцев и фашистов.

Вместе с ним жил и его кот (который, вообще-то говоря, был кошкой — красивой рыже-апельсиновой расцветки, и звался Росселлой), а также и пара канареек, Пеппиньелло и Пеппиньелла — в клетке, повешенной на гвоздик. Кошка от них обоих держалась подальше и делала вид, что вообще их не замечает — так ее вышколил хозяин.

Из прочих постоянных обитателей приюта в настоящее время имелась только еще одна семья, полуримская, полунеаполитанская; она была столь многочисленна, что Куккьярелли Джузеппе окрестил ее «Гарибальдийской тысячей». Неаполитанские члены этого семейства, оставшиеся без крова весной этого года после бомбежки Неаполя, переехали в поисках убежища к своим римским родственникам, но тут они вторично оказались на улице, на этот раз вместе с приютившими их родственниками — после июльской бомбежки Рима. «Мы, — с шутливой гордостью говорили они, — представляем собой стратегическую цель». В точности сосчитать их всех было затруднительно, их становилось то меньше, то больше; однако же их никогда не было менее дюжины, и, поскольку они владели целой кучей всяких ремесел и занимались массой дел, то жили относительно благополучно. Были там какие-то молодые люди, появлявшиеся время от времени и обычно державшиеся подальше — отчасти из опасения угодить в лапы к немцам. Была одна настоящая римлянка, старая и толстая, по имени сестра Мерчедес; она вечно сидела на скамеечке, закутанная в одеяло по причине артрита, а под одеялом у нее был склад всяческих съестных припасов. Был муж этой самой Мерчедес, неаполитанец, и его тоже звали Джузеппе. Были две другие старухи; ту, что была поразговорчивее, звали Эрмелинда, Узеппе же звал ее Динда; был и какой-то старик, были и молодые невестки, были всевозможные мальчуганы и девчушки. В их числе, кроме некоего Коррадо и некоего же Имперо, имелся и еще один Джузеппе; таким образом, чтобы отличать всех этих Джузеппе друг от друга, их снабдили номерами — был Джузеппе Первый — муж Мерчедес, Джузеппе Второй — синьор Куккьярелли (его Ида про себя продолжала называть Сумасшедшим); был и Пеппе, маленький неаполитанец. К ним следовало прибавить (это не считая канареек, которые были Пеппиньелло и Пеппиньелла) еще и нашего Узеппе, который из всех этих Джузеппе был, несомненно, самым веселым и популярным.