Он грустно качает головой.
— Хотя оно и в порядке вещей, — он хлюпает носом, — старость…
У меня разболелась голова, этот человек выжимает из меня все соки. Смотрю на него: есть ли хоть что-то из всего, что он говорит, во что можно было бы вот так взять и поверить? Где эта старость, например? Уж никак не в глазах, они у него лживые, юркие, как у юнца, и не в физической форме: здесь он даст мне, тридцатисемилетнему, сто очков вперед. Не в словах, не в языке, не в том, как разговаривает, и даже не во внешнем виде — массивный, устрашающий, тянет на шестьдесят, максимум на шестьдесят пять, пожалуй, имеется избыток веса, но со здоровьем вроде бы все в порядке, не считая этого хрипа в легких, которого сегодня, кстати, не слышно. Почему он не может сказать хоть что-нибудь, всё равно что, что бы так явно не противоречило очевидности?
Я откидываюсь назад, закрываю глаза, а он продолжает ораторствовать:
— … а я не готов был к старости, и меньше всего на свете был готов к такой ситуации, как эта. Потому что, понимаешь… все секреты, которые становились мне известны (а их в течение моей жизни было немало, уж поверь мне), по сути не очень-то меня интересовали. Я воспринимал их всего лишь как информацию, предмет купли-продажи, мою работу… Так называемая “невидимая Италия”, Джанни, — та, где пассажирский самолет падает в море и прекрасно известно, что с ним произошло, а виновники всего этого тут же делают все, чтобы родители жертв, газеты, ты, например, никогда не узнали правды) эта Италия была местом моей работы. Я чувствовал себя в ней, как рыба в воде, но для этого мне надо было нарастить еще один слой кожи, ибо, увы, мир так устроен, и именно поэтому в мире есть люди, которых называют шпионами — у меня была цель, и эта цель меня оправдывала. Но теперь все иначе. Впервые в жизни я не могу вынести тяжести тайны, потому что думаю о тебе, о том, какие воспоминания об отце ты сохранишь, думаю о том, каким человеком был твой отец на самом деле, и чувствую на себе груз ответственности… Вопрос в том, как мне тебя убедить. Доказательств у меня нет, это понятно, твой отец тщательно заметал все следы, иначе и быть не могло (потому что если бы твой отец оставил хотя бы тень какой-нибудь улики, это было бы)…
Внезапно включается звук телевизора, и Больяско умолкает. Кончилось техническое время видеопаузы — и в этом за двадцать лет нулевой прогресс. Одно время я работал на телевидении и убедился, что даже у профессиональной аппаратуры есть эти ограничения — она не может удержать паузу больше нескольких минут.
Открываю глаза, по телевизору идет реклама: знаменитый телеведущий уговаривает зеленого человечка с пешеходного светофора примерить свои ботинки, ботинки очень удобные, и человечек забирает их себе, оставляя телеведущего босиком на тротуаре. Идея, как обычно, украдена рекламщиками из кино, точнее говоря, из фильма Каздана,
[55]
как же он называется, про Лoc-Анджелес, название какого-то места, из двух слов, вроде “Бэй-Эрия”, но не “Бэй-Эрия”, со Стивом Мартином
[56]
в роли психоаналитика, ему еще стреляют по ногам, и он понимает, в чем смысл жизни, и множество других запутанных историй, но та, со Стивом Мартином, самая лучшая, и это он разговаривает с зеленым человечком со светофора, черт, как же этот фильм называется? Название какого-то местечка, из двух слов, не могу же я и этого не помнить…
Нет, не могу вспомнить. Дотягиваюсь до пульта управления и выключаю телевизор. Больяско кивает в знак одобрения. Его миниатюрные очки куда-то подевались.
— Ты помнишь, — говорит он, — как твой отец повез вас в путешествие по Европе на “Фиате-1500” летом 68-го?
Он опять идет в наступление. Впрочем, я его уже изучил, тактика его не меняется: ходит с флегматичным видом вокруг да около, говорит на посторонние темы и исподволь, терпеливо готовит удар. Бац! — путешествие по Европе на “Фиате-1500”… Как тут изобразишь безразличие, если он даже и об этом знает?!
— Помнишь, в первый вечер вы остановились в Стрезе,
[57]
— продолжает он, — на Лаго Маджоре, чтобы посмотреть финал европейского чемпионата по футболу. Кто тогда играл?
Тянет время, прикидывается, будто чего-то не помнит, спрашивает меня, чтобы вовлечь в разговор, не дать остаться в стороне …
__ Италия — Югославия…
— Точно, — глоток пива, — сыграли вничью, тогда было не так, как сейчас, пенальти не били: ничейный матч переигрывали через три дня, а вы переигровку уже не смогли бы посмотреть, потому что в это время были бы заграницей. И ты поссорился тогда с отцом, помнишь? Тебе так хотелось остаться в Италии, чтобы посмотреть этот матч…
Опять он застал меня врасплох, и на сей раз удар достиг цели: ты еще не понял, куда он метит, а он уже попал. Тут тебе не вывернуться, после этого маневра ты вынужден задуматься, откуда, черт побери, он знает такие подробности…
— Впрочем, мне переигровка больше нравилась: если игра заканчивается вничью, при чем тут пенальти, что за дурацкая выдумка, по пенальти всегда побеждает слабейший. Разве это футбол? Сегодня есть команды, которые только на них и рассчитывают…
А теперь неожиданное отступление — вот хитрюга: нарочно отвлекает мое внимание, втягивает в ненужную дискуссию (“да нет, пенальти — это такое волнующее зрелище” и т. д.), словно таким способом ты сможешь его попридержать, притормозить, сбить с мысли. Пустые надежды, это ты притормозишь, ты выдохнешися в бессмысленном споре, который и не думал затевать…
— …пусть победит сильнейший. Словом, вы повздорили, и тебя все-таки увезли, помнишь? Германия, Бельгия, Голландия — а ты, бедняга, думал только о финале… Вот для чего я об этом вспомнил: помнишь, в Амстердаме вы попали в аварию, твой отец по ошибке выехал на встречную полосу на набережной канала, и вы задели “Фольксваген”? Помнишь, водитель “Фольксвагена” посадил тебя на закорки после того, как с отцом они все уладили?
Ну вот — ради этого он все это и затеял:
— Помнишь, ты разревелся и хотел, чтобы тебя поскорее спустили на землю, а потом сказал отцу, что этот человек тебе не нравится?
И вот теперь, когда он меньше всего ожидает, — ответный удар. И какой!..
— Этот человек — были вы, — опережаю его я.
В его глазах — удивление, такого он не ожидал, потом кивает, отводя взгляд.
— Точно.
Я разражаюсь смехом, на этот раз настоящим, от души, потому что я и сам такого не ожидал — попадание прямо в цель.
— Не веришь даже в это? — спрашивает он.
— Помните, как говорил Тото?
[58]
— я завершаю комбинацию. — “Я не против”.