Сила прошлого - читать онлайн книгу. Автор: Сандро Веронези cтр.№ 25

— Жирновато, — говорю.

— Не без того, — отвечает он, плохо имитируя римский диалект, с открытым “э”, как у Челентано в “Ругантино". [50]

— Именно поэтому так вкусно, — он тоже берет себе “стельку”. Жует и говорит одновременно:

— Видишь ли, не знаю, как ты, а я почитатель закусочных. Я даже книжку об этом написал — “Under 10”, [51] подзаголовок “Путеводитель по итальянским закусочным”, там рассказано обо всех закусочных, где можно поесть — где можно было поесть, сейчас цены выросли — меньше, чем за десять тысяч лир. Может, в следующий раз занесу тебе…

Ого, он, оказывается, еще и писатель.

— Дело в том, — продолжает он, — что я всегда питался в закусочных. Я видел, как они открываются, закрываются, меняются в Риме, Генуе, Ливорно, Неаполе, Милане, теперь они стали заведениями для богатых, но еще двадцать лет назад, поверь мне, было совсем другое дело. Друг мой, я был завсегдатаем как минимум трех поколений итальянских закусочных…

Он заграбастывает суппли, но не ест его, а высасывает, как Гассман — крем-карамель. [52] Я продолжаю выуживать из контейнера картошку, жирную, на славу подрумяненную, пахнущую чесноком и розмарином и страшно вкусную.

— И знаешь, что еще? Когда я бываю заграницей, больше всего мне не хватает итальянских закусочных. Не искусства, не климата, не итальянских ресторанов, которых теперь везде полно, а именно закусочных. Их нет больше нигде. Может, потому что я отродясь не знал домашней еды, даже ребенком, но когда я попадаю в настоящую закусочную, из тех, что ничуть не изменились за сорок лет, с тусклым светом и чадом горелого масла, которым пропитывается даже твоя одежда, я чувствую себя дома. Для меня это настоящая поэзия: здоровяки в грязных фартуках с жирными руками, блеклые женщины, которые провели всю жизнь за кассой, небрежность, с какой тебе выдают сдачу, делая вид, что ты здешний завсегдатай, даже если видят тебя впервые…

Опрокидывает стаканчик пива и выуживает из контейнера еще картофелину, потом другую. Потом еще одну.

— Таблетки, — говорю я.

— Что ты сказал?

— Вы забыли принять таблетки.

Он хлопает себя по лбу.

— Ах, да, — шарит в кармане, покачивая головой. Достает пузырек и проделывает то же самое, что и вчера: проглатывает две таблетки, не запивая, а лишь запрокинув голову.

— Однако, — говорит он, глядя на меня, — ты приметливый…

Сглатывает еще раз — таблетки застряли, наверно, в горле — и опять с жадностью набрасывается на картошку, словно собирается смести ее всю прежде, чем я успею взять еще одну.

— И потом запахи… — продолжает он. — С этими запахами, по-моему, ничего не сравнится. Попробуй котлетки…

Он берет рисовую котлетку, и я делаю то же самое, вкусно, ничего не скажешь. В мгновение ока он приканчивает свою, опустошает еще один стаканчик с пивом и вступает в тяжелую борьбу, пуская в ход обе руки, с моцареллой, с которой капает масло, а когда он в нее вгрызается, начинает течь растопленный сыр, так что ему приходится принять типичную позу пожирателей гамбургеров — отодвинуться вместе со стулом и вытянуть шею, чтобы вся жидкость стекала в пустой судок на столе.

— Говорят: тяжелая пища, — продолжает он с набитым ртом, так что в его голосе появляются гортанные звуки. — Конечно, тут не бывает всяких модных финтифлюшек — кстати, тоже американских — обезжиренная пища, “cholesterol free”… [53]

Ему приходится умолкнуть, иначе подавится. К слову, английское произношение у него прекрасное.

— У них там, как на войне, — продолжает он уже обычным своим голосом, — а хозяин закусочной — он как солдат в окопах, сражается день за днем, чтобы тот, кто может позволить себе лишь утолить голод, при этом еще и вкусно поел…

Он приканчивает моцареллу и принимается за картофельные крокеты. Как и прошлым вечером, ест очень быстро, несмотря на то, что ест и разговаривает одновременно. Тут должна быть особая сноровка.

— Потому как с трюфелями вкусно готовить легко, как и с белыми грибами, и с бальзамическим уксусом по два миллиона лир за литр, но вот попробуй сделать то же самое из риса, хлеба, картошки, из подсолнечного масла за две лиры… Это все равно, как идти в штыковую атаку, настоящий героизм. Все отличие в этом…

Выуживает последнюю картофелину, плавающую в коричневом масле. Я бы и сам ее съел с удовольствием.

— М-мм… — мычит, — ты чувствуешь? Тут граница очень зыбкая. Чуть в сторону — солдатское пойло, и искусство повара настоящей закусочной состоит как раз в том, чтобы как можно ближе подойти к этой границе и не переступить ее. Ты понимаешь, как это трудно, понимаешь, как ответственно? Напичкать тебя калориями за пару грошей, утолить твой голод и в то же время доставить тебе удовольствие, не отравив, кстати, при этом. В ресторанах тебе подают это добро на закуску, для затравки, делая вид, будто это какие-то изыски, одни уменьшительные чего стоят — “ крокетики”, “оливочки”, “моцареллина,”. После чего потчуют тебя тухлыми мидиями, и гепатит, считай, тебе обеспечен.

Странно, но я с ним согласен. Может, его это порадовало бы, но я не хочу повторять вчерашнюю ошибку, не хочу ничего говорить. Я продолжаю считать, что рано или поздно мое упорное, непробиваемое молчание вынудит даже такого отъявленного болтуна почувствовать себя не в своей тарелке. Это именно то, чего я хочу — чтобы он почувствовал себя не в своей тарелке, хотя бы раз. Но насчет закусочных он прав, это грандиозно.

Тем временем мы все прикончили и наелись до отвала. Он еще глотает оливки, хотя по всему видно, что он тоже сыт и продолжает есть исключительно из чувства долга; действительно, еще одно, в чем мы бы сошлись: любую еду из закусочной, которую не съел сразу, потом есть нельзя. Поэтому или съедаешь все в один присест, или отправляешь остатки в помойку. Убедившись, что и он покончил с едой, запив знатным глотком пива, и закуривает сигарету ой! — я начинаю убирать со стола.

— Помочь тебе? — спрашивает, не пошевельнув и пальцем.

— Я сам.

Сейчас наступает самое противное, и это надо проделать как можно быстрее. Перемешанные объедки, сложенные неустойчивой горкой контейнеры, скомканная бумага — я собираю всю эту пакость, выношу на кухню, воротя нос, и бросаю в мешок для мусора. Потом мою жирные руки и перед тем, как вернуться на террасу, достаю из холодильника две банки пива — мне хочется пить, и ему, вероятно, тоже. Застаю его на террасе, вручаю одну из банок, он кивает, мол, “отличная мысль”, открывает банку и пьет, не отрываясь, с зажатой между пальцами сигаретой. Кажется, его внимание привлекли ласточки, которые носятся, как оголтелые, прямо перед нами. Он расстегнул пиджак, живот выпирает из брюк под болгарской рубашкой с короткими рукавами — той же, что вчера, на этот раз несвежей и измятой. Никакого следа пистолета, ни за поясом, ни в карманах: неужели он столь любезен, что пришел безоружным?