Мокко. Сердечная подруга - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна де Ронэ cтр.№ 3

Я никогда не приводил женщин к себе домой. Я приходил к ним и сразу после секса удалялся. Потом настал момент, когда между романами стали образовываться паузы. Детали последнего я уже забыл. Он остался в памяти как далекое, туманное воспоминание. С годами ухаживать за женщиной, водить ее в рестораны, разговаривать с ней и выслушивать ее рассказы становилось все труднее. Я часто бывал слишком нетерпелив. Дамам такая спешка не слишком нравилась, и когда я понимал, что с меня хватит поджатых губ и гневных взглядов, то шел к Венсенскому лесу, к путанам. Мы управлялись с делом за несколько минут – либо в моей машине, либо в придорожном пахнущем хлоркой «Sani-sette» [4] на большом бульваре.

Если на улице шел дождь или ночные бабочки как одна оказывались страшными, словно наркоманки в поисках дозы, я брал напрокат в видеоклубе порнографические фильмы. Иногда я испытывал стыд оттого, что смотрю эти кассеты. При виде актеров с огромными пенисами я начинал комплексовать. После этих одиноких оргазмов я ощущал странную прострацию, да и наслаждение казалось мне слишком тусклым и стремительным. Но со временем я научился довольствоваться и этим.

Я вспоминаю, каким был в начале этой истории: обрюзгшим от постоянного сидения за компьютером, мрачным, с недовольным выражением лица, выкуривающим одну сигарету за другой, хотя пепельница справа от мышки давно была переполнена зловонными окурками.

К тому времени я уже семь лет работал в фирме «Digital – Epilog» на улице Амстердам. Вокруг меня, уставившись в монитор, сидели программисты-аналитики, которые трудились под моим началом. Пока их компьютеры были включены, они разговаривали мало. Когда наступал вечер, самые болтливые осмеливались нарушить тишину, но в разговоре редко уходили далеко от профессиональных тем.

Чаще я слышал: «У меня проблемы с криптографическим алгоритмом RSA, не могу убрать дыры в JAVA для нового Explorer», чем комментарий к новому популярному фильму. Некоторые из моих подчиненных, самые нелюдимые, никогда не раскрывали рта, словно единственным понятным для них языком был язык программирования Си или протоколы для Unix – кабалистический шифр, которым они жонглировали целыми днями, стуча пальцами по клавиатуре с раскладкой Azerty с ловкостью пианиста-виртуоза, играющего на рояле «Steinway».

После развода я переехал в маленькую квартирку на улице де Шарантон, за которой никогда не пытался должным образом ухаживать. И тем более лишним мне казались попытки как-то ее украсить. Когда я в ней поселился, стены были белыми как снег. Через несколько лет никотин оставил на них свое желтоватое, сильно пахнущее клеймо, равно как и на пальцах моей правой руки – большом и указательном. Занавеси, диван, простыни, одеяла и подушки источали запах табака. Но мне это абсолютно не мешало.

Блестящая краска на стенах в крошечной ванной со временем покрылась припухлостями, похожими на волдыри, которые возникают у сифилитиков. Расположившись в сидячей ванне, я с любопытством наблюдал, как они проявляются и растут. Наверное, у моего соседа сверху (судя по тому, что каждые два часа днем и ночью ему приходилось спускать воду в унитазе, бедняга страдал от простатита) в душе протекала одна из труб. Но я предпочитал замалчивать это преступное растрачивание воды, лишь бы избежать необходимости вступать с ним в разговор.

Консьержка, мадам Робер, поднималась ко мне в квартиру раз в неделю, когда я был на работе. Я бы предпочел, чтобы она приходила чаще, но это было мне не по карману. От мадам Робер пахло потом и менопаузой, но она хорошо выполняла свою работу. К счастью, я виделся с ней редко. Она всегда оставляла мне у телефона записку, где добросовестно перечисляла сделанное и указывала количество часов, которые мне предстояло оплатить. Первого числа каждого месяца я оставлял ее заработок в конверте, на котором было написано ее имя, всегда в одном и том же месте. К Новому году я, как полагается, преподносил ей денежный подарок, а мадам Робер благодарила меня открыткой, подписанной ею и ее супругом. Этим вежливым обменом и ограничивались наши отношения.

Каждый вторник ко мне приходил обедать сын. Вечера, проведенные в его обществе, стали для меня единственным источником счастья. Он ставил мне в упрек мою «отшельническую жизнь», и я позволял ему брать инициативу в свои руки, тем более что мне это нравилось: во вторник вечером Матье водил меня в кино, а иногда – в театр. Он хорошо знал мои вкусы и даже не пытался заманить меня на «псевдоинтеллектуальное» кино или слишком умную пьесу – на таких мероприятиях я зевал от скуки. Мы ходили на фильмы о лихих американских полицейских и популярные пьесы с элементарно простым сюжетом. А потом ужинали в «Бистро де Жинетт». Матье пытался привить мне вкус к посещению более экзотических ресторанов, расхваливая изыски китайской или марокканской кухни, но я не горел желанием попробовать все эти пряные блюда, которые нужно есть палочками или руками и после которых пальцы еще долго пахли острыми приправами.

Еще одно мое маленькое удовольствие – еженедельная партия в теннис со Стефаном в клубе возле станции метро «Порт де Версай». Стефан был единственным моим другом. Познакомились мы давно, еще в детском саду. В жизни Стефан преуспел куда больше, чем я. Он зарабатывал деньги с головокружительной скоростью, в то время как я едва сводил концы с концами. Но я никогда ему не завидовал. Я считал Стефана братом, которого у меня никогда не было, и слишком восхищался им, чтобы испытывать что-то хотя бы отдаленно похожее на неприязнь. Сколотив состояние, он женился на Сильвй, любви своих юных лет, – бесцветной худышке, в результате дорогостоящих трансформаций превратившейся в полупрозрачную светскую львицу. Чета Вирцев проживала в Нёйи-сюр-Сэн, на одной из роскошных улочек, параллельных авеню Шарль де Голль, и их апартаменты были оформлены с той бросающейся в глаза роскошью, которая свойственна многим нуворишам.

В выходной день я просыпался в семь утра. Я терпеть не мог валяться все утро в постели. Выпив несколько чашек крепкого сладкого кофе, я с сигаретой «Gauloise» в зубах отправлялся гулять по кварталу. Маршрут был всегда один и тот же: церковь Святого Антония, потом площадь де ла Насьон, а оттуда – по бульвару Дидро к улице Шарантон. Сунув руки в карманы, я шел быстро, не глядя по сторонам. Я просто дышал свежим воздухом.

Если кто-то из местных торговцев вдруг начинал со мной здороваться, я отвечал коротким кивком. Я никогда не задерживался в сквере, где было бы приятно посидеть немного в хорошую погоду, и старательно избегал всех клочков растительности и песка, облюбованных грязными голубями, опрятными матерями семейств, болтливыми пенсионерами, шумными детьми и ревущими в своих колясках младенцами. Я предпочитал вернуться домой и смотреть по телевизору спортивные передачи с банкой пива в одной руке и сигаретой в другой.

Одиночество не было мне в тягость. Из-за мрачной истории с наследством я после смерти матери, тремя годами ранее, поссорился со своими сестрами. С тех пор мы не виделись. Отца я знал мало. Он скончался от сердечного приступа, когда мне было семнадцать. Я был поздним ребенком: когда я родился, отцу было почти пятьдесят, и, как это часто бывает, я стал его любимцем. Он запомнился мне авторитарным усачом, часто поднимавшим на меня руку. Отец держал в черном теле мою мать и сестер и только и делал, что отдавал нам приказы. И все же в глубине души я боготворил его. Он умел заставить относиться к себе с уважением. После его смерти я вдруг стал хозяином дома. Пришел мой черед браниться и топать ногами.