Призрак Небесного Иерусалима - читать онлайн книгу. Автор: Дарья Дезомбре cтр.№ 6

Охранник пропустил ее вовнутрь, долго вел узкими коридорами, чтобы вывести на лестницу в один пролет, в конце которой находилась железная дверь.

– После убийства поставили, – пояснил он, открыв дверь ключом из тяжелой связки, вынутой из кармана. Он зажег свет, и подвал осветился холодным серо-голубым, типичным для офисных помещений, галогенным светом, мгновенно убившим всю связку «старый подвал – загадочное убийство».

Подвал был девственно пуст и похож на все подвалы казенных помещений разом, и Маша спросила себя, зачем она, собственно, сюда пришла? Да еще и без обеда осталась… А охранник, уже сжившийся со второй профессией – мрачноватого чичероне, – стал показывать на место по центру, где стояли три стула. Все в рассказе подпадало под описание в деле, копия которого находилась тут же, в Машиной сумке.

– И значит, – голос охранника перешел на театральный шепот, – у всех убитых языки повырезали. Но, понимаешь, в разной степени: у одного кончик только, у бабы – половину, а у третьего – прямо с корнем… Следак говорил, что они смогли бы развязаться и спастись, если бы сумели объясниться между собой. Узел был так хитро завязан, типа морской. Но видно, тем трем было не до беседы… Кровищи-то вокруг напрудили море.

– А цифры? – спросила Маша. – Цифры на футболках?

– Нет, – пожал плечами охранник, – никаких цифер не помню.

* * *

Маша рано легла спать – болела голова, перед глазами мутным негативом стояла фотография подвала с тремя убитыми: залитые кровью подбородки, связанные одной веревкой руки за спиной. В полусне она услышала, как мама тихо вошла в комнату. По звуку Маша угадала: вот она повесила на плечики брошенный свитер, а вот что-то прошелестело. Это мама подняла с пола фотографии из досье, которое Маша насобирала за сегодняшний день. Она расстроилась: маме вряд ли понравятся фотографии мертвых людей.

Мама переживала за нее, хотела, чтобы дочка занималась чем-нибудь другим, пошла по стопам матери, а не отца: в медицину, а не в юриспруденцию, от которой, как показал их грустный семейный опыт, больше крови, больше смерти, меньше надежды на выздоровление… Но все получилось как получилось: лучшая физико-математическая школа Москвы (куда Маша попала, выиграв парочку городских олимпиад по математике), по словам папы, должна была «организовать девочке голову, научить логично мыслить». В результате в голове у девочки, как ни парадоксален такой замес, сроднилась «царица всех наук» и хаос так никогда и не раскрытого убийства. Убийства того, кто самим своим существованием до Машиных двенадцати лет был «мерой всех вещей», единственной твердой почвой, обещавшей, что вокруг, в этой расчудесной многоцветной жизни, тоже не сплошная болотистая местность. Однако – ррраз! – и почва ушла из-под ног, подобно легендарной Атлантиде, и замены ей – хоть частичной – не случилось.

Не случилось у мамы стать опорой для маленькой Маши. Мама сама была как старшая папина дочка, хоть и младше его всего на год. Мама работала ординатором у профессора Рябцева на кафедре пропедевтики внутренних болезней, и профессор Рябцев – царь и бог – возлагал на маму какие-то надежды. Все до того момента, как папа не выпросил у мамы ребеночка. Когда мама сообщила о своей беременности Рябцеву, тот пожевал губами и сказал, что маме нужно искать себе другую работу, ведь беременная женщина и молодая мать не могут заниматься наукой: они думают «о другом» по определению. Мама уверяла профессора, что нет, с ней все будет иначе, она сможет «и о высоком», но Рябцев только вяло улыбнулся, похлопал ее по плечу и рассеянно порекомендовал беречь себя.

Мама вернулась домой в слезах и закатила папе истерику: что с ней теперь будет, неужели она станет одной из тех клуш, которые могут говорить только о пеленках?! Нет, это немыслимо, невозможно, она отказывается, еще не поздно пойти к врачу, и… Папа тогда дал ей пощечину – первую и последнюю в жизни. А потом обнял и стал нежным шепотом обещать, что она еще станет второй Бехтеревой, что надо чуть-чуть потерпеть, что Рябцев сам себе противоречит: берет на кафедру таких красавиц, как его Наташа, и не хочет, чтобы те обзаводились семьей… А у них родится чудесная девочка, такая же красавица, как и ее мама…

– Мальчик, – поправила его, всхлипывая, мама. – У нас будет мальчик.

Ничего не вышло, оба родителя бесславно ошиблись: во-первых, родилась Маша. Во-вторых, она не унаследовала материнской красоты. И вообще, мало чего взяла материнского. Но Федору Караваю было все равно – едва придя с работы, он бросался к колыбели, замирая с маленькой Машей на руках, и только счастливо улыбался на грозный оклик жены:

– Ты хоть руки помыл, прежде чем хватать ребенка?!

Наталья потом жаловалась друзьям:

– И прямо с порога – к малышке. Какая уж там гигиена!

Все вокруг восхищались: какая прелестная Наталья с белопенно-кружевным свертком, какой трепетный отец и милейший младенец…

Но Маша с самого раннего детства была в курсе того, что она своим рождением сделала маму несчастной. Пострадала мамина фигура: тончайшая талия раздалась, грудь после кормления обвисла, живот пошел складками. Наталья жаловалась, что спина у нее стала как у гренадера, нога увеличилась на размер, из-за чего вся немалая коллекция обуви была отнесена в комиссионку. Мама часто рыдала, глядясь в зеркало и не узнавая себя, нынешнюю. Изменения после родов пришлись на первые признаки старения – это был двойной удар… Ни уговоры мужа, ни подарки, ни попытки «выйти в свет», оставив маленькую Машу бабушкам и дедушкам, не могли развеять постоянной хандры. Наташа ушла в депрессию.

Отец заходил с работы в супермаркет и готовил ужин для Маши, затем ужин для себя с Наташей, читал Маше книжку перед сном, а потом до полуночи сидел над бумагами. У папы, в отличие от мамы, никогда не болела голова, он ни разу не отмахнулся от Маши, когда та задавала какой-нибудь из тысячи положенных по возрасту вопросов. Однажды Наташа при Маше закатила истерику вокруг собственной ничтожности и профессиональной невостребованности, и Федор быстро увел дочь в ее комнату, но Маша по каким-то вторично-флюидным признакам поняла: истерика ненастоящая. Мама сама не верит в те сентенции, что выкрикивает с надрывом, и в глубине души прекрасно понимает, что место рядом с Рябцевым было ей зарезервировано в счет молодости и красоты, а не в пользу схожести дарования с Бехтеревой. Но чувство вины у мужа должно было вырабатываться константно, как гормоны, как рост бороды поутру: Федор был виновен в том, что она уже не красавица и уже не будет доктором наук.

Тут-то в их доме и стал часто появляться Ник Ник: они с папой когда-то на какое-то время охладели друг к другу, охлаждение было вызвано логикой выбора профессий. Один стал прокурором, другой – адвокатом. Даже десять лет спустя друзья могли вести долгие споры на кухне – Катышев, горячась, говорил о том, что все прогнило, вся правовая база безнадежно устарела, все следственные органы коррумпированы, но, несмотря на это, вину преступников надо все равно доказывать. На что отец спокойно отвечал, что в нашей стране всегда найдется кому сажать. А вот найдется ли кому защищать… Это еще вопрос.