Отец Кристины-Альберты - читать онлайн книгу. Автор: Герберт Уэллс cтр.№ 9

— Надо будет, конечно, чтобы наши поверенные оформили все это надлежащим образом, — сказал мистер Примби.

— Финансово мы будем не в таком уж плохом положении, — продолжал он, беря сыр. — У нас есть пара закладных и несколько домов в Бакхерст-Хилле. Как ни странно, твоя бедная дорогая мама доверяла моему глазу в вопросах недвижимости. И часто позволяла мне руководить ею в этой области. А у меня всегда было чувство, что следует обзавестись резервом, помимо семейного дела… Очень вероятно, что Сэм Уиджери захочет взять большую часть мебели тут. Этот дом ведь больше, чем его…

— Где ты думаешь поселиться, папа? — спросила Кристина-Альберта.

— Еще толком не знаю, — ответил мистер Примби после минутного размышления. — То об одном месте подумываю, то о другом.

— Лондон, — сказала она. — Если бы я могла вернуться к занятиям, пока еще не совсем поздно.

— Может быть, и Лондон, — сказал он.

Прежде чем продолжить, он замялся с обычной неуверенностью, давно свыкнувшись с тем, что его предложения встречались в штыки и тут же отбрасывались.

— Ты слышала про пансионы, Кристина-Альберта? — спросил он с неубедительной небрежностью. — Ты никогда не думала, что мы могли бы поселиться в каком-нибудь пансионе?

— В Лондоне?

— Пансионы есть по всему миру, ну, почти. Видишь ли, Кристина-Альберта, мы могли бы избавиться от своей мебели здесь, кроме моих книг, ну и каких-нибудь мелочей, их на время мы могли бы сдать на хранение — Тейлоровский склад займется этим для нас, — а сами поселились бы в одном пансионе, потом переехали бы в другой, и в третий. Тогда ты могла бы учиться и не заниматься хозяйством, а я бы читал, и кое-что осматривал бы, и составлял бы меморандумы касательно некоторых моих теорий, и разговаривал бы с людьми, и слушал бы их разговоры. В пансионах живут самые разные люди — всякие интереснейшие люди. Последние ночи я без конца размышлял о жизни в пансионах. Все думал — и так, и эдак. Для меня это была бы новая жизнь, словно бы я начал заново. Жизнь здесь была такой размеренной. Конечно, все было хорошо, пока была жива твоя бедная дорогая мама, но теперь я чувствую, мне нужны отвлечения, хочу ездить, видеть много всякого, встречать разных людей. Я хочу забыть. И ведь в некоторых пансионах живут китайцы, и индийцы, и русские княгини, и профессора, и актеры, ну самые разные люди! Даже просто послушать их!

— В Блумсбери есть пансионы, где полно студентов.

— Всяких, всяких людей, — сказал мистер Примби и налил себе оставшееся пиво. — Очень меня привлекает одно место, — продолжал он. — Танбридж-Уэллс.

— Его еще иногда называют Танбридж, папочка.

— Прежде называли. А теперь всегда называют Танбридж-Уэллс. И в этом Танбридж-Уэллсе, Кристина-Альберта, есть холмы с названиями, которые прямо указывают на какую-то связь с древними израильтянами. Монт-Ефраим, Монт-Гильбоа, ну и тому подобное; и еще там немало глыб любопытнейших форм — точно огромные жабы, или доисторические чудовища, или мистические фигуры. И никто не знает, творения ли они рук Божьих или рук человеческих. Мне не терпится увидеть все это самому. Возможно, в них заложен смысл, гораздо более глубокий и близкий нам, чем принято считать. В Танбридж-Уэллсе полно пансионов — мне об этом только на днях сказал человек, с которым я разговорился в Британском музее, в Ассирийском зале, — и некоторые из них как будто и очень уютны и очень недороги.

— Почему бы нам не съездить туда на каникулах, — сказала Кристина-Альберта. — Перед тем как начнется лондонским семестр.

Снаружи догорал летний закат, и в комнате царила мирная тишина вечерних сумерек. Отец и дочь думали каждый о своем. Первым молчание нарушил мистер Примби.

— Раз я некоторое время буду носить траур или полутраур, я решил пожертвовать все мои твидовые костюмы с брюками-гольф и гетрами. Может, какой-нибудь бедняк обрадуется им — зимой. Эти штаны мешками мне никогда не нравились, но, конечно, пока была жива твоя бедная дорогая мама, ее вкус был для меня законом. Ну, и эти кепки. Налезают на глаза, когда жарко. И вообще твид… его перехваливают. Если ездить, скажем, на велосипеде, от трения седла нитки лохматятся. И выглядишь смешно… Пожалуй, я скоро куплю мягкую серую фетровую шляпу… с черной лентой.

— Мне всегда хотелось увидеть тебя в такой шляпе, папочка, — сказала Кристина-Альберта.

— Но она будет достаточно траурной?

— Ну конечно, папочка.

Мистер Примби предался приятным размышлениям. Девочке присущ здравый смысл. С ней можно посоветоваться.

— Что до свастики на надгробном камне твоей бедной дорогой мамы, пожалуй, ты права: она ее не выбрала бы для себя. Наверное, лучше все-таки сделать, как предлагаешь ты, и поставить простой крест. В конце-то концов, это ее могила!

Тут Кристина-Альберта встала, обошла стол — почти вприпрыжку, пока не спохватилась, и поцеловала его. По каким-то неясным причинам свастику она ненавидела почти так же горячо, как любила своего папочку. Для нее свастика стала символом глупости, а ей не хотелось считать его глупым. Особенно теперь, когда по каким-то неясным причинам она начала считать его безответным страдальцем.

7

Прежде чем отец и дочь Примби могли отправиться в Танбридж-Уэллс, предстояло сделать очень многое. Предстояли долгие переговоры с Сэмом Уиджери в Вудфорд-Уэллсе, а затем в обшарпанной конторе господ Пейна и Пантера в Линкольнс-Инн. Этим деловым людям с первой же минуты стало ясно, что в делах мистер Примби — сущий ребенок, но затем они мало-помалу обнаружили, что ребенок он на редкость жадный и упрямый. И миновало почти полтора месяца, прежде чем мистер и миссис Сэм Уиджери смогли в горькой досаде и раздражении водвориться в стенах «Хрустального пара», а мистер Примби и его дочь отправиться, проведя день-другой в Лондоне, в Танбридж-Уэллс на поиски подходящего пансиона.

Первые дни своего полусиротства Кристина-Альберта провела в борьбе с несвоевременно веселой бодростью и глубочайшим чувством освобождения. Ее отец, как она обнаружила, охотно принимал почти любое объяснение, почему ей необходимо на день съездить в Лондон, и был склонен снисходительно терпеть ее поздние возвращения. В Лондоне у нее был целый мирок разнообразных знакомых: сокурсники, сокурсницы и их друзья, сокурсники и сокурсники по Лондонской экономической школе, сокурсники и сокурсницы в Томлинсоновской школе, а также их знакомые студенты, занимающиеся искусством или медициной, и девушки из провинции, которые сбежали из семьи и стали машинистками. И так далее, вплоть до натурщиц и хористок, и, наконец, неясно чем занимающихся молодых людей постарше из интеллектуальных сфер. Она встречала их в лекционных залах и где-нибудь около, и в столовых, и в других подобных местах, и в клубе «Новая Надежда», где даже бывали лейбористские деятели и люди, называвшие себя большевиками; и она посещала вечеринки и дискуссии в студиях, в уединенных необычнейших квартирах на верхних этажах. Это был вихрь наслаждений, хотя большую часть их приходилось урывать от требований и настояний Вудфорд-Уэллса. И она нравилась людям, им нравилась Кристина-Альберта, они смеялись ее шуткам, да, смеялись, и восхищались ее неукротимой дерзостью, и никогда ничего не говорили о ее носе. Она была в этом мире своей, куда больше, чем в школе Тавернеров. Никого словно бы не трогало, что она явилась туда из прачечной; судя по их отношению к подобным вещам, она могла, казалось, явиться хоть из тюрьмы. И в этой лихорадке студенческой жизни она даже умудрялась читать.