Два чемодана воспоминаний - читать онлайн книгу. Автор: Карла Фридман cтр.№ 19

«Видали, какой цвет? — восклицала она, связывая попарно ниточки. — Потрясающе!»

Когда воскресным июньским утром я зашла к родителям, мама была дома одна. Я села на диван, и она немедленно подсунула мне книгу «История ткацкого искусства у индейцев навахо». Большую ее часть составляли фотографии традиционных тканей навахо.

— Обрати внимание на зигзагообразные линии, — говорила она, водя пальцем по картинке, — и на эти многоугольники.

Стоя позади меня, мама быстро листала книгу, картинки мелькали перед моими глазами. Я остановила ее, чтобы рассмотреть фотографию девятнадцатого века. Два древесных ствола, меж которых натянули основу, служили станком. Работа над ковром была начата недавно. Женщина-навахо стояла на коленях, сжимая в руке огромный ткацкий гребень. Поодаль бродили овцы.

— В тысяча восемьсот шестьдесят четвертом году Кит Карсон решил проблему навахо раз и навсегда, — прочла я вслух. — Используя тактику выжженной земли, его войска уничтожили хижины, скот и сады навахо. Восемь тысяч индейцев сдались в плен и были приведены в Форт-Самнер, на востоке штата Нью-Мексико, где каждого снабдили табличкой с номером. В конце концов они попали в Боске-Ридондо, бесплодную и заброшенную резервацию в сотнях километров от родных мест.

Мама быстро перевернула страницу.

— Навахо умели делать одеяла, — сказала она нервно, — такие плотные, что они не пропускали воду. Я тоже собираюсь попробовать.

— Зачем? — спросила я. — Разве дома бывает дождь?

Она пожала плечами и, уже идя на кухню, бросила:

— Разве можно знать заранее?..

Чего нельзя знать заранее?.. Мы пили кофе. Мама вздохнула:

— Хорошо, что ты зашла. Папы нет дома, а к нам вот-вот придут Голдблюмы.

Я ответила, что должна идти на работу.

— С каких это пор твой цветочный магазин открыт по воскресеньям?

— Сегодня я работаю не у цветочника, а у Калманов.

— И ты собираешься туда явиться в дырявых джинсах и застиранной рубашке? Они будут просто счастливы. А платьице, которое я тебе купила, ты, конечно, не носишь?

Я потупилась.

— Ты всегда была такой славной девочкой, а стала какая-то дикарка. Неужели ты думаешь, что мужчинам это нравится?

— Мужчины меня не интересуют. Кстати, они отнюдь не разбегаются при виде меня. Недавно за мною увязалась парочка китайских матросов, а на прошлой неделе — польский турист. Он сперва спросил у меня дорогу, потом пригласил в кино, потом — в оперу, а потом сказал, что хочет на мне жениться.

— И все это в один день?

— Чтобы отвязаться от него, мне пришлось взять такси. Когда оно отъезжало, он пел для меня.

— Пел для тебя? Поляк? — Она передернулась.

— Да, танцевал посреди улицы и пел. Очень симпатичный парень.

— И таким типам ты нравишься? Какой примитив! Китайские матросы. Поющие поляки. В мое время такого не могло случиться.

— Конечно, в твое время улицы были полны поющих немцев.

Она поставила чашку и снова открыла книгу о ткацком искусстве.

— Не можешь вести себя просто, по-человечески, — вздохнула она, не глядя на меня. — Вылитый папаша. Этот круглые сутки гоняется за своими чемоданами, а дома молчит, как воды в рот набрал.

— Ничего удивительного. Чемоданы занимают его целиком, говорить он может только о них, а ты именно за это его пилишь.

— По-твоему, я должна ему подыгрывать? Ты не хуже меня знаешь, что ему не найти своих чемоданов. Я не хочу поддерживать его напрасных надежд.

— Неправда, ты о себе заботишься. Все должно идти по старинке. Просто, по-человечески. В этом доме все обязаны вести себя просто, по-человечески. А если что-то идет не по-твоему, ты удаляешься печь пироги или ткать непромокаемые одеяла.

— Что ж плохого в нормальном поведении? Почему другие семьи общаются между собой по-человечески, только у нас все навыворот?

К счастью, в эту минуту вошел отец. Он поцеловал маму, потом меня. Вид у него был несчастный, и я, не рискуя напомнить про чемоданы, спросила:

— Как дела?

Он вздохнул:

— Ich bin ein Berliner.

Эта фраза, сказанная Джоном Кеннеди во время его легендарного визита в Берлин, давно поселилась в нашем доме. Когда Кеннеди произнес ее с экрана, во время выпуска новостей, отец чуть не помер со смеху. Мама была возмущена, она не могла понять, что тут смешного. «Надо было сказать: „Ich bin Berliner“, — хохоча, объяснил отец. „Ich bin ein Berliner“ означает: „Я — пончик в сахаре!“» Мы с мамой немедленно представили себе президента Кеннеди в виде обсыпанного сахарной пудрой берлинского пончика и тоже расхохотались. Фраза прижилась — как шутка, означавшая: не трогай меня, мне и так хреново. Или: пожалуйста, оставь меня в покое.

Отец повалился в кресло. Он, должно быть, долго шел пешком, потому что весь вспотел и верхняя пуговичка его рубашки была расстегнута — привычка, которую он терпеть не мог и называл «пролетарской». Мне стало его жалко, я вдруг поняла, почему мама надеется, что он прекратит поиски чемоданов.

— Через час придут Голдблюмы, — сказала она.

Отец потер руками лицо:

— Только этого мне недоставало!

Он с трудом переносил госпожу Голдблюм, щедро поливавшую себя духами и непрестанно повторявшую на плохом голландском, что брак их остался бездетным оттого, что «мой муш, мой муш, он не хорошо знайт этот искусств».

Отец пошел умыться, а я простилась с мамой и отправилась к Калманам.

На улице, в жарких лучах полуденного солнца, сидели рядышком Авром и Дов. Симха стоял, прислонясь к стене. Рубашка вылезла из штанов, он задумчиво играл белыми кисточками своей арбеканфес. Почувствовав, что кто-то загородил от него солнце, он поглядел вверх. Я наклонилась и поцеловала его в лоб.

— Нох амол [19] , — улыбнулся он.

Я снова нагнулась к нему, но тут между нами откуда ни возьмись возник привратник. Он молча схватил Симху за руку и поволок в дом. Я рванулась за ними, но, влетев с яркого солнца в полутьму подъезда, на секунду ослепла от пляшущих перед глазами радужных пятен. В конце коридора маячили силуэты, и я бросилась туда.

— Я тебя раз и навсегда научу, как закрывать лифт! — визгливо кричал привратник. Он открыл лифт, прижал ручонку Симхи к косяку и попытался прихлопнуть ее железной дверью.

Я сунула в дверь ногу, он отпихнул меня локтем, и я повалилась на пол, но, падая, успела ухватиться за ворот его плаща. Ткань под моим весом затрещала, и воротник оторвался, увлекая за собой широкую полосу материи вдоль всей спины. Привратник заорал, выпустил Симху и по-ослиному попытался лягнуть меня.