Убийца, мой приятель - читать онлайн книгу. Автор: Артур Конан Дойл cтр.№ 68

– Так что же, выходит, эта обычная кожаная воронка принадлежала маркизу?

Д’Акр загадочно улыбнулся.

– Или кому-то из членов семьи маркиза, – сказал он. – Хоть это мы с достаточной определённостью вывели из надписи на ободке.

– Но какая же тут связь со снами? – Не знаю уж, то ли потому, что я уловил что-то такое в выражении лица д’Акра, то ли потому, что мне что-то передалось через его манеру речи, только, глядя на этот старый, покоробившийся кусок кожи, я вдруг почувствовал отвращение и безотчётный ужас.

– Из снов я не раз получал важную информацию, – заговорил мой собеседник наставительным тоном, так как питал слабость к поучениям. – Теперь, когда у меня возникают сомнения насчёт каких-нибудь существенных моментов атрибуции, я, ложась спать, непременно кладу интересующий меня предмет рядом с собой в надежде что-то узнать о нём во сне. Мне этот процесс не кажется таким уж загадочным, хотя он и не получил ещё благословения ортодоксальной науки. Согласно моей теории, любой предмет, оказавшийся тесно связанным с каким-нибудь крайним пароксизмом человеческого чувства, будь то боль или радость, запечатлевает и сохраняет определённую атмосферу или ассоциацию, которую он способен передать впечатлительному уму. Под впечатлительным умом я разумею не ненормально восприимчивый, а просто тренированный, образованный ум, как у нас с вами.

– Вы хотите сказать, что если бы я, например, лёг спать, положив рядом с собой вон ту старую шпагу, что висит на стене, мне могла бы присниться какая-нибудь кровавая переделка, в которой эта шпага была пущена в ход?

– Превосходный пример, потому что, сказать по правде, я уже проделал подобный опыт с этой шпагой и увидел во сне, как умер её владелец, погибший в яростной схватке, которую я не смог опознать как какую-то известную в истории битву, но которая произошла во времена Фронды. Некоторые народные обычаи, если задуматься, свидетельствуют о том, что этот факт уже признавался нашими предками, хотя мы, мнящие себя мудрецами, отнесли его к суевериям.

– Какие, например?

– Ну, скажем, обычай класть под подушку свадебный пирог, чтобы спящему приснились приятные сны. Этот и некоторые другие примеры вы найдёте в брошюрке, которую я сам пишу сейчас на эту тему. Но ближе к делу. Однажды я положил перед сном рядом с собой эту воронку, и мне приснилось нечто такое, что, безусловно, пролило весьма любопытный свет на её происхождение и способ применения.

– И что же вам приснилось?

– Мне приснилось… – Он вдруг замолчал, и на его дородном лице появилось выражение живейшего интереса. – Честное слово, это отличная мысль! – воскликнул он. – Мы с вами проведём чрезвычайно интересный психологический опыт. Вы наверняка легко поддаётесь психическому воздействию: ваши нервы должны чутко реагировать на всякое внешнее впечатление.

– Я никогда не проверял своих способностей в этой области.

– Тогда мы проверим их этой же ночью. Могу я попросить вас об одном величайшем одолжении? Когда вы ляжете спать на этом диване, положите возле вашей подушки эту старую воронку, ладно?

Его просьба показалась мне нелепой, но моему многостороннему характеру тоже не чужда тяга ко всему причудливому и фантастическому. Я, конечно, не поверил в теорию д’Акра и не думал, что эксперимент может удаться, но меня увлекла сама идея участия в подобной затее. Д’Акр с самым серьёзным видом придвинул к изголовью моего дивана столик и положил на него воронку. Затем, перебросившись со мной ещё несколькими фразами, он пожелал мне спокойной ночи и вышел.

Некоторое время перед тем, как лечь, я курил, сидя у догорающего камина, снова и снова возвращаясь мыслями к этому любопытному эксперименту и страшным снам, которые, может быть, мне приснятся. Впечатляющая уверенность, с какой говорил д’Акр, необычность всей окружающей обстановки, сама эта огромная комната со странными, сплошь и рядом зловещими предметами, развешанными по стенам, – всё это, несмотря на мой скептицизм, создало у меня в душе серьёзный настрой. Наконец я разделся и, потушив лампу, лёг, но ещё долго ворочался с боку на бок, пока не заснул. Постараюсь со всей точностью, на которую способен, описать сцену, привидевшуюся мне во сне. Она встаёт сейчас у меня в памяти более отчётливо, чем что бы то ни было, виденное мною наяву.

Дело происходило в комнате, похожей на склеп или подвал. От её грубой сводчатой архитектуры, с крутым куполом потолка, веяло мощью. Это помещение явно было частью какого-то большого здания.

Трое мужчин в чёрном одеянии и в чёрных бархатных головных уборах странной формы – расширяющихся кверху – сидели рядом на помосте, застеленном красным ковром. Лица их были чрезвычайно серьёзны и скорбны. Слева стояли двое мужчин, в длинных мантиях и с папками в руках; папки, судя по их виду, были набиты бумагами. Справа, лицом ко мне, стояла женщина маленького роста, светловолосая и с необыкновенными бледно-голубыми глазами ребёнка. Была она не первой молодости, но и женщиной средних лет я бы её не назвал. Её фигура говорила о некоторой склонности к полноте, а осанка – о горделивой уверенности в себе. Лицо у неё было бледно, но невозмутимо спокойно. Странное впечатление производило это лицо: в его миловидных чертах проглядывало что-то хищное, кошачье, а в линиях маленького сильного рта с узкими губами и округлого подбородка угадывалась жестокость. Одета она была в какое-то подобие свободного белого платья. Сбоку от неё стоял священник, который что-то с жаром шептал ей на ухо, снова и снова поднося к её глазам распятие. Она же отворачивала голову и продолжала пристально смотреть мимо распятия на тех троих мужчин в чёрном, которые, как я понял, были судьями.

Вот три судьи встали и что-то объявили; слов я не разобрал, хотя видел, что говорил тот из них, который был в центре. Затем они величественно удалились, а следом за ними – двое мужчин с бумагами. И в тот же миг в комнату поспешно вошли люди грубого обличья, в коротких мужских куртках из плотной материи, и сначала убрали красный ковёр, а потом, разобрав помост, вынесли доски, так что освободилось всё пространство комнаты. Теперь, когда помост, загораживавший глубину помещения, исчез, моему взору открылись весьма странные предметы обстановки. Один напоминал кровать с деревянными цилиндрами с обоих концов и рукояткой ворота для регулирования её длины. Другой походил на деревянного гимнастического коня. Было там ещё несколько диковинных предметов, а сверху свисали, раскачиваясь, тонкие верёвки, перекинутые через блоки. Всё вместе имело некоторое сходство с современным гимнастическим залом.

После того как из комнаты убрали всё лишнее, появилось новое действующее лицо. Это был высокий сухопарый мужчина, одетый в чёрное, с худым и суровым лицом. При виде этого человека я невольно содрогнулся. Одежда его, сплошь покрытая грязными пятнами, жирно лоснилась. Он держал себя с медлительным и выразительным достоинством, как если бы с его приходом всё здесь поступило в полное его распоряжение. Чувствовалось, что, несмотря на его грубую внешность и грязную одежду, теперь он хозяин в этой комнате, теперь он займётся здесь своим делом, теперь он станет командовать. На согнутой левой руке у него висели связки тонких верёвок. Женщина смерила его с ног до головы испытующим взглядом, но выражение её лица не изменилось. Оно оставалось уверенным и даже вызывающим. Зато священник потерял всякое самообладание. Лицо его покрылось мертвенной бледностью, на высоком покатом лбу выступили капли пота. Воздев руки в молитве, он непрестанно наклонялся к уху женщины, бормоча какие-то отчаянные слова.