Апокриф - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Гончаров cтр.№ 128

Смех-смехом, но, между прочим, двадцать тысяч монет — это вам не мелочь, отобранная у школяра, это — чистая уголовка. Пылит наша мымра к полицай-президенту со всеми уликами. Так, мол и так: дома положила деньги в сумку, по дороге зашла в гимназию, затем — в банк, и вот, вместо денег — это безобразие (то есть — мой «таракан»)!

Полицай-президент, само собой, связался с нашим околотком и поручил в этом деле срочно разобраться. При осмотре бумажки в клеточку, в которую был завернут таракан, выяснилось, что выдрана эта бумажка из школьной тетрадки, и содержит она хвост решения какой-то школьной задачки с проставленной под ним зелеными чернилами оценкой. Одним словом, дельце для начинающего сыщика. Педель по математике, отысканный уже в собственном доме, тут же признал свою зеленую закорюку и припомнил, что задачка-то из контрольной, которую он проводил в классе девятой ступени. Посмотрел свои записи и выяснил, какой это был вариант и кто из учеников его решал. Взяли пачку тетрадок из нашего класса, бывших на проверке, сравнили почерки… и вот он — я, собственной персоной! Тот, кто залезал в сумку! А, следовательно, — вор.

Клецу и Винта тоже потянули, поскольку вся гимназия была в курсе, что все шкоды мы делали вместе. Им быстренько объяснили, дескать «дружок ваш все уже рассказал про то, как деньги воровали», и они, понятное дело в штаны наложили, потому, что «кино кином», а реально с легавыми дело иметь — совсем другая история. «Да, — говорят, — мы ему (мне, то есть) помогали, насчет «таракана», но про деньги ничего не знали, — это он (я, то есть) сам…» Короче говоря, дело можно сказать, готово, и катиться бы мне для начала в специнтернат для малолетних правонарушителей, но тут происходит совершенно фантастическая вещь…

Остик (не друг мне, не приятель, между прочим, а так — соученик) идет в кабинет к директору гимназии. Директор в это время лично поит каплями госпожу Вектрону, которая из гимназии не уходит, так как надеется, что в результате скорого и справедливого следствия к ней вернуться общественные денежки. Остика туда (что тоже удивительно) впускают, ибо он заявляет, что имеет сообщить госпоже Вектроне нечто очень важное. И там, проникновенно так, глядя ей в глаза произносит ровным таким голосом свое знаменитое: «Поверьте! Поверьте, — говорит — уважаемая госпожа Вектрона, что они (это он нас с Клецей и Винтом имел ввиду) денег не брали. Пропажа произошла, вероятно, где-то в другом месте». И все. Совершенно дурацкая, ничего не значащая, ни на что не опирающаяся фраза, произнесенная каким-то мальчишкой. И, несмотря на это, и сама мымра, и директор, и пара педелей, которые тоже были там (сочувствовали), безо всякого перехода начинают обсуждать вопрос: а где, в каком месте могли пропасть деньги, если не в гимназии. Дальше — больше: мымра идет к заместителю начальника полицейского участка, который в учительской продолжает брать объяснения у всех, кто может хоть что-нибудь рассказать, и чуть ли не силой забирает свое заявление, утверждая, что у нее возникло твердое убеждение, что деньги исчезли не здесь, не в гимназии. Пораженный и отчасти разозленный легавый убирается восвояси. Директор провожает мымру до дверей, говоря: «Но за эту выходку, за «таракана» этого, мы их строго накажем! Будьте уверены! Это, знаете ли, дерзость! Этого так оставлять нельзя!» Меня выпускают из кабинета куратора по административной части, где я находился во временной изоляции под его же присмотром, с запиской к родителям прибыть в школу для обсуждения моего дерзкого поведения. Фигня какая-то! Я ничего не понимаю, кроме того, что обвинение в краже с меня, похоже, снято. Зато в гимназии все уже, конечно, все знают, и до моего сведения картину событий доводят в деталях частью реальных, частью (не без того) придуманных. Как это Остику удалось, я, как собственно и все остальные, не понял, но почувствовал, что есть в нем какая-то чертовщинка. И появилось у меня к нему (да и не только у меня) не то чтобы даже благодарность, а какая-то, замешанная на сладкой жути почтительность что ли… Я уже его как ровесника не воспринимал. Смотрел на него снизу вверх и при этом не чувствовал себя униженным, а скорее, наоборот, гордым знакомством… Как если бы он был каким-нибудь знаменитым артистом, там, или спортсменом…

Да, а деньги, между прочим, через несколько дней, нашлись. Тиснул их воспитывавшийся в доме мадам Вектроны племянник, страдавший легкой олигофренией. Он видел, как она положила деньги в сумку перед выходом из дома, и, пока тетка на минутку забежала в сортир, тиснул их. Через три дня его, как несовершеннолетнего, задержала полиция нравов за посещение игорного зала и сдала на руки родственнице. Ну, она на него нажала, и тот, напустив порядочно соплей, признался, и деньги, припрятанные здесь же, в доме, вернул. К счастью, потратить он успел только какую-то мелочь. Между прочим, эта старая клизма Вектрона — была жутко набожная тетка. Так она прямо и стала считать, что Остик — перст божий, который отвел ее от греха ложного обвинения…

* * *

В досье имелось еще не менее двух десятков такого же рода рассказов одноклассников Острихса, его учителей, а также тех, кто в пору его юношества встречался с ним по самым разным поводам, или просто знал его, как мальчика с соседней улицы.

И из всех этих рассказов выходило, что Острихс обладал весьма своеобразным даром, который можно было бы назвать даром убеждения, если бы не то обстоятельство, что он никогда никого ни в чем не убеждал, в том смысле, как об этом принято говорить. То есть ему не нужно было оперировать какими-нибудь логическими конструкциями, чтобы опровергнуть чьи-либо аргументы, или, скажем, приводить доказательства, ссылаться на научные факты или авторитет уважаемого человека, чтобы заставить тех, с кем он общался, воспринять его точку зрения. Нет! Ему было достаточно произнести свое волшебное: «Поверьте!» — и все, что он произносил после этого, большинством людей по совершенно непонятной причине воспринималось, как истина в последней инстанции и, нередко, как руководство к действию.

Очевидцы почти в один голос рассказывали, что сказанное Острихсом каким-то образом входило в сознание и воспринималось даже не как привнесенное со стороны новое, а как собственное давнее убеждение, как совершенно очевидная вещь, против которой и возражать-то странно… Это наваждение, в зависимости от каких-то персональных качеств человека, могло продолжаться короткое время (несколько часов) или тянуться довольно долго (недели, месяцы). Затем впечатление проходило, и человек с удивлением думал, как это он так запросто переменил свое мнение и образ действий по тому или иному вопросу.

Так что, скорее, дар Острихса можно было бы назвать даром внушения веры.

Из тех же рассказов можно было заключить, что сам Острихс какое-то время своего дара, по-видимому, не замечал, и, во всяком случае, им не злоупотреблял. То есть никто не мог сказать, что он когда-либо попытался целенаправленно поставить под свой контроль какого-нибудь человека или группу людей и руководить ими в своих интересах.

Но те, кто понял и оценил силу, а также потенциальные возможности этого феномена, вскоре нашлись.

* * *

Зима в Ялагиле довольно хлипкая: достаточно крепкие морозы могут продолжаться от силы дней семь-десять в году. За это время на нескольких озерах и прудах, находящихся в черте города, образуется ледовый покров. То он слабее, то — крепче, но по-настоящему надежным не бывает никогда. И хотя все это прекрасно знают, некая неизъяснимая страсть, сочетанная с извечной человеческой беспечностью и неистребимым убеждением в собственной удачливости, заставляют значительное число жителей города, даже взрослых, не говоря уже о малолетках, испытывать свою судьбу, снова и снова выходя на неверную опору. Кто-то не в силах справиться с азартом рыбака, кто-то не может преодолеть искушения пролететь несколько сот метров на коньках по ледяной поверхности, кто-то удовлетворяет детскую, счастливую и одновременно роковую потребность познания окружающего мира: а вот, например, как близко можно подойти к краю во-о-о-он той полыньи?