Страна изобилия - читать онлайн книгу. Автор: Фрэнсис Спаффорд cтр.№ 57

Штаны, как у тореадора, на восточном склоне Уральских гор достать было трудно, поэтому Чекушкин надел свои брюки от костюма, а к ним — рубашку цвета сливы; но когда сеньора Лопес начала выколачивать из пианино Дворца культуры пасодобль, он выставил бедро и понесся вместе со всем классом, топоча маленькими ножками. Они протанцевали к гребню, образованному покоробившимся полом, на ту сторону и снова оказались на ровной поверхности. Пианино гремело: даррарам, даррарам, даррарам. Где-то глубоко внизу одна из шахт, прогрызающих землю под Свердловском, осела, и здания на поверхности, как раз в этом месте, все непредсказуемым образом перекосились. Класс к этому привык; они перекатили через выпуклость, словно морская волна.

Даррарам, даррарам, даррарам. Чекушкин аккуратно вертелся, откинув голову назад, и мимо пролетали позолоченные зеркала с лепниной цвета охры и опустошенное лицо учительницы за пианино. Странное у нее, должно быть, чувство, думал он, так далеко от дома, настоящая испанка, а застряла тут, в грубом, холодном стальном городе за пределами Европы. Кое-что из ее истории он собрал по кусочкам: муж бежал из Испании от фашистов, вскоре после того его ожидала обычная судьба разговорчивых иностранных коммунистов, затем — высылка на восток, четверть века преподавания музыки, пианино Дворца культуры. Он всегда собирал истории, когда была возможность. Такая у него была работа — он зарабатывал на жизнь тем, что отыскивал эти пустяки. Не для того, чтобы выносить суждения, — для того, чтобы найти в каждом случае кратчайший путь к сердцу этого человека, узнать, что у него есть, что ему может понадобиться в жизни. Может оказаться так, что даже самый малообещающий индивидуум, сам того не зная, обладает ключом к проблеме какого-нибудь незнакомого ему человека. По опыту Чекушкина, заводить новых друзей — отнюдь не пустая трата времени. К примеру, сеньора Лопес его знает как учтивого, прилежного постоянного посетителя, слегка комичного по причине роста, но настоящего любителя латиноамериканских танцев. Она не стала бы возражать, если бы он передал ей — неуверенно, с должной робостью — просьбу от одной знакомой женщины, которой нужны уроки испанского, — ее мужа должны скоро отправить в Карибский бассейн. По случайности у него в данный момент таких знакомых не было. Но могут появиться — завтра, на той неделе, в будущем году, — а у него тут в наличности испанский язык, ждет, пока его обменяют на что-нибудь совершенно другое, а в придачу, если на то пошло, еще и танго, и румба, и ча-ча-ча. Маленькие ножки Чекушкина порхали.

После он насухо вытер полотенцем голову и переоделся в каждодневную рубашку, а фиолетовую положил в почти пустой портфель. Немного помады на седых волосах; галстук, пиджак, пальто, шарф, перчатки, меховая шапка — и туда, на январскую улицу. Стоял сильный холод, выпавший прошлой ночью снег образовал глубокие сугробы у зданий, а от нового вспучилось брюхо свинцового неба. Но в городе кипела работа. Дым выгребал из труб, грубая какофония отпихивала в сторону снежное затишье. Воздух, согреваясь на языке, источал солоноватый вкус. Машины неуклонно катили вперед, к исчезающим вдали точкам, где смешивались кремовый цвет и ржавчина, где горизонт пожирал прямую улицу, а пешеходы тащились, опустив головы, по утоптанным полоскам посередине тротуаров. На Чекушкина никто не смотрел, но даже если посмотреть на него, ничего достойного запоминания было не увидеть. Лицо его было учтивым овалом. У него наверняка были глаза, нос, рот, но как только ты от него отворачивался, подробности ускользали из памяти. Ты мог бы сказать кому-нибудь: “Он выглядит, как…” — и остановиться, не зная, как продолжать. Как он, в самом деле, выглядел? Вместе с яркой рубашкой исчезла его единственная отличительная черта. Он был невысок, это верно; но, не считая этого, выглядел он, как все остальные — настолько, насколько это возможно. Костюм его не был ни особенно старым, ни особенно новым, сидел на нем не хорошо и не плохо, хотя портной, сшивший его, с радостью скроил бы его так, как он только пожелал бы. Слившись с толпой, ждущей на трамвайной остановке, он был похож на библиотекаря, или на учителя, или на служащего. Один из ничем не выдающихся людей этого мира. Через дорогу двое мужчин с лестницами содрали со щита плакат “С Новым годом!” и по частям наклеивали то, что должно было прийти ему на смену. Постепенно нарисовался усатый детина, невероятно мускулистый, в комбинезоне, протягивающий свои огромные голые руки для объятия. “Человек человеку, — говорилось на плакате, — друг, товарищ и брат”. Толпа, укутанная, в шапках и шарфах, с посиневшими щеками, выдыхая облака пара, безразлично глазела на это — и Чекушкин вместе со всеми.

Он сошел с трамвая на центральном почтамте. В звенящем помещении стояли очереди к окошкам и очереди к рядку телефонных будок. Он мягко и вежливо проигнорировал их все, подошел к третьему окошку и — так, словно имел на это полное право — прервал работу сотрудницы, обслуживающей посетителя, наклонившись вперед и вручив ей зажатый в протянутой руке один из малочисленных предметов из своего портфеля — букетик фиалок.

Ой, это вы! — просияла женщина в окошке. — Подождите! — обратилась она к посетителю, отключив улыбку, словно той и в помине не было. Она соскользнула со стула и начала рыться на полках позади себя. — А, вот. Вот ваши письма и еще телеграммы вам сегодня: одна… две… три. Сейчас я вам вынесу.

Чекушкин поклонился и двинулся к дверце в конце ряда окошек, навстречу к ней. Она повела его за собой через главный зал к телефонам, отперла покрытую лаком дверь последней будки ключом из связки, большой, как у тюремщика. Церемонно сняла табличку “не работает”, продетую через дверную ручку, похлопала по сиденью внутри быстрым движением, туда-сюда, словно смахивала пыль перед его визитом.

— Вот, — она протянула ему почту. — Как вы себя чувствуете, получше?

— Да, не на что жаловаться, — ответил он. — Легкий насморк, так ведь это погода такая. А вы как?

— Все так же, — ответила она, — боли ужасные. Вы, наверное, не…

— Знаете, да — я говорил с другом, которого поминал, и он сказал, вам непременно нужно проконсультироваться у специалиста. Я взял на себя смелость записать имя и адрес дамы, которую он посоветовал. По слухам, она очень хорошая, с большим пониманием.

И он протянул ей сложенный листок бумаги, который перекочевал прямо в карман юбки.

— Я просто не представляю, — сказала она, — где вы в январе цветы находите.

— Мой маленький секрет, — ответил он.

В будке он подготовился к работе. Столбик десятикопеечных монеток на полке, портфель на коленях вместо рабочего стола. Дверь снова приоткрылась, и у его локтя появился стакан дымящегося чаю в жестяном подстаканнике, украшенном цветами и космонавтами. Вот умница. Итак, за работу. Он распечатал конверты. Номера он записывал карандашом в свой блокнот, но слова — и особенно имена — предпочитал запоминать наизусть. Память у него была превосходная, натренированная за долгие годы до того, что стала похожа на целую картотеку в голове, и именно тут, на воображаемых карточках, которые никто кроме него не мог прочесть, он хранил свою настоящую товарную наличность, свой список контактов, все растущий, без которого, полагал он, написанные карандашом цифры почти ничего не значили бы. Его клиенты платили ему за то, что он проблемы решал, а не создавал. Сегодня поступили сообщения от шести из пятнадцати фирм, которые он представлял. Правда, в паре из них всего лишь выражалось беспокойство, повторялись заявления о том, что они на него надеются, что ждут своевременной отправки того или иного предмета. Он их не винил. Они лишь действовали согласно его собственному главному принципу: если тебе что- то от кого-то нужно, тебе следует не покидать их мысли, всегда находиться там, на краешке их внимания, и любезно напоминать о необходимости заняться тобой и твоей просьбой, причем поскорее; а он как раз и был человеком, которого эти фирмы могли побеспокоить. Он быстро составил список звонков на день.