Страна изобилия - читать онлайн книгу. Автор: Фрэнсис Спаффорд cтр.№ 56

Кто из них первым решил задействовать Пономарева? Просто имя инженера-механика всплыло во время одной из ежевечерних посиделок за картами дома у Архипова, когда они втроем, не в силах остановиться, все обсасывали и обсасывали эту ситуацию; вот тут-то, когда он пришел им в голову, все трое за столом под висячей лампой, подумав, заулыбались, все увидели, какие тут возможности, и всем это увиденное понравилось. Пономарев был смешной мужик, маленький, седоватый, с выпученными глазами и кожей до того бледной, что видны были разветвленные голубые вены на висках. “Настоящий сибирский загар”, — со знанием дела сказал Митренко. От него уже и так было достаточно проку как от инженера. Трудно было заставить квалифицированных специалистов переехать в дыру вроде Соловца, не говоря уж о том, чтобы терпеть фирменную вонь вискозного процесса, — Никита ведь теперь отменил все ограничения на передвижения рабочих. Так что, когда Архипов столкнулся с ним на конференции по химволокну в Алма-Ате и обнаружил, что он — по каким-то своим особым причинам — готов, даже рвется к ним, в суровые северные леса, это было похоже на чистую удачу. Не то чтобы Пономарев принимал участие в конференции. Он чинил гостиничный лифт и оказался поблизости, когда Архипов, что-то записывая, вытащил свою ручку и обнаружил, что чернила протекают. “Давайте я починю, — сказал тот. — Это емкость”. “Вы что, по ручкам специалист?” — удивился Архипов. “По всякой всячине”, — ответил Пономарев и протянул руку. “Откуда я знаю, вдруг вы с ней убежите? — сказал Архипов. — Ручка-то ценная”. Пономарев пожал плечами. На следующее утро ручка дожидалась его у дежурной, аккуратно починенная с помощью кусочка резинки, вставленного в пипетку. Когда Архипов, заинтересовавшись, начал расспрашивать и выяснил, что мастер на все руки — не просто мастер, на самом деле он инженер с дипломом, да еще по нужной специальности, Пономарев объяснил, в каком он положении, голосом невероятно бесцветным, нейтральным. Если товарищ директор захочет его взять на работу, он постарается оправдать доверие; только товарищу директору придется его поддержать с пропиской, чтобы он смог поселиться в европейской части России. Он сидел, но теперь освобожден; был приговорен к выселению, но теперь может ездить, было бы куда. Если смотреть с его места, затерянного в пыли Средней Азии, Соловец был практически в двух шагах от Москвы. Стоит там оказаться, и ты уже почти дома. Архипов навел справки, никаких препятствий не обнаружил и привез Пономарева к себе, чтобы поставить его на удивление выдающееся образование на службу “Солхимволокну”.

Домовой свое слово держал. Он работал с молчаливым рвением, ни на что не жаловался, в какую бы смену его ни посылали. Однако его не любили. Он говорил отрывисто, в телеграфном стиле, не тратил слов зря. У него была манера неотрывно смотреть в глаза человеку, с которым он разговаривал, словно по-другому он гнушался. Жил он один в общежитии. “С линейкой счетной сошелся”, — говорил Косой. Он никогда не шутил, никогда не улыбался. Ни разу не видели, чтобы он выпивал. В качестве отдыха он писал и куда- то отправлял длинные письма. Наиболее оживленным его можно было увидеть вечером накануне окончания квартала, когда в цехах номер 1 и номер 2 устраивали аврал. В такие дни, когда все, что хоть как-то тормозило линии, каким-то образом отодвигалось в сторону и котлы тряслись, перемешивая целлюлозную щепу с сероуглеродом, а в воздухе стоял густой запах гнилой капусты, а линии дрожали по всей длине от кипящей работы, — тогда дрожал и сам Пономарев, поглаживая поверхности машин кончиками пальцев.

— А он нас потом не заложит? — сказал Митренко.

— Да кто ему поверит? — сказал Косой.

— Что его слово против нашего? — сказал Архипов.

На самом деле, когда они объяснили ему, что он должен сделать, если хочет сохранить свою прописку, он вообще ничего не сказал. Только переводил глаза с одного лица на другое. Потом он начал действовать — не сразу, не спеша. По сути, дело едва не дошло до крайнего срока, черт бы его подрал. Они столько продукции, произведенной линией номер 2, переписали задним числом, чтобы подкрепить цифры за начальные кварталы — часть из второго записали в первый, еще больше из третьего во второй, а все, что было произведено на настоящий момент в четвертом, было записано на третий, — что в запасе оставалось совсем немного; с номером 2 пора было кончать. Архипов испытал такое облегчение, какого не помнил с самой войны, когда его среди ночи разбудили клаксоны аварийных машин и он смог, надев пальто и меховую шапку, пойти на осмотр устроенного Пономаревым побоища, серьезно качая головой. Надо отдать должное этому мудозвону — дело он сделал на славу, “осуществил всестороннюю подготовку”, как говорят о планах сражений. И сам вел себя во время следствия так, будто у него в жилах ледяная вода, ему и в голову не приходило, что его, по сути говоря, выставили связанным перед зданием дирекции “Солхимволокна”, если что — приходи и бери его тепленьким, стоит только сказать, что нужен виновный. Но Москве, как оказалось, виновный был не нужен. Москва нахмурилась и под конец всех кругом осчастливила. Прислали распоряжение, по которому Соловецкому химволоконному тресту полагалось срочно доставить ПНШ-180-14С завода “Уралмаш” (усовершенствованная модель). Теперь Пономарев мог ускользнуть к себе в общежитие, а Архипов, Митренко и Косой могли сесть на скорый, зная, что впереди у них — год урезанных премий, а не безграничного позора.

— Вы поглядите, что у меня тут есть, — сказал Архипов, сунув в карман толстые пальцы, словно фокусник. — Нет, вы посмотрите, мужики. Да ладно тебе, Митренко, оставь парня в покое.

Митренко, открыв дверь в коридор, изводил молодого солдатика, пытавшегося пройти.

— Ногу подвиньте, пожалуйста, гражданин, — попросил парнишка.

— Отсоси, — любезно откликнулся Митренко.

— Уберитесь с дороги!

— Чего?

— С дороги, говорю, уберитесь!

— Чего-чего?

— Да уберись ты с дороги, старый хрыч!

— У-у-у! — с этими словами Митренко дунул парню в лицо.

Еще немного, и парень не выдержит и накинется на него; тогда милиционеры в соседнем купе поднимутся, встанут на сторону власти против молодежи, и его, к удовольствию Митренко, вышвырнут с поезда на последней остановке перед Москвой, где ему придется провести ночь на платформе, дрожа, поскольку поезд был последний.

— Хватит тебе, — повторил Архипов. — Бог с ним. — Он держал в руках три толстые сигары. — Кубинскую делегацию помните?

Митренко захлопнул дверь перед носом у парнишки и потянулся за своей сигарой. Они пахли сухим коричневым летом, далеким, со щекочущей примесью специй. Он, Косой и Архипов откусили кончики и по очереди приложились к пламени стальной зажигалки Косого, втянув в себя языки. Пых-пых-пых. И выдох.

— За нас, — сказал Архипов.

В грохочущем жаре купе спиралями поднимался густой дым, синий, как непокорный снег там, на улице, где бушевал ученик фокусника.

А дома, в Соловце, снег едва начинался. Лишь первые точечки алмазной пыли висели в конусах дуговых фонарей там, где шел Пономарев, то в темноте, то на свету, то в темноте, то на свету, вверх по гаревой дорожке мимо сложенного лесоматериала и штамповочной мастерской, вверх по холму, смотрящему на отравленное озеро, к директорскому дому, где его дожидалась мадам Архипова со своим розовым носиком и нервными руками. Он нес с собой ноты — фортепианный дуэт. Он тоже решил отступить от обычных правил игры.