Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Эрлер cтр.№ 132

Их ребенку было бы сейчас шесть лет. А детям Таис и Птолемея сейчас шесть месяцев. Она сказала тогда, после Гавгамелл, что между ними ничего не стоит. Она действительно простила его, эта удивительная женщина. «Я хотела разделить твою жизнь. Все в ней». — «И преступления и возмездие?» — «Да». — «И посмертную славу?» — «Всю славу оставлю тебе».

Нет, все правильно. «Мне очень жаль», — тогда эти слова, означавшие «нет» ребенку, сорвались, сказались сами, как будто его голосом говорил кто-то другой. Видимо, судьбой этого ребенка было — не быть, и Таис это поняла. Да, сначала надо улучшить мир, хоть немного подправить порочную природу людей, а потом заводить потомство, будучи уверенным, что мир и люди не сожрут его, движимые своей низостью и животными страхами.

Дети… Он вспомнил себя ребенком. В гончарной мастерской. О, боги, ведь это было, и было с ним. Он любил смотреть на работу за гончарным кругом, когда, как по волшебству, из бесформенного куска глины появляется тонкий сосуд. Он не мог оторвать восторженных глаз от необыкновенного зрелища — акта творения. А как хотелось попробовать самому! А как ничего не получалось! Самое раннее детство.

Это потом появилось понимание собственной исключительности. Мама втолковывает одно, папа — другое, наставник Леонид, Аристотель — третье. Все чего-то хотят от него, все — разного, все — разрывают на части. А в голове — хаос, больно и горько, а хочется — простоты, покоя, детского восторга от того, что наблюдаешь за созданием горшка. Пока в мучениях взросления не пришло понимание и принятие жизни и образа мыслей людей, которых ты перерос и понял их нутро, казавшееся детской душе тайным, мучительным, а теперь ставшее явным, и которое мучило уже по-другому. По большей части разочарованием, которое от множества повторений привело с годами разве что к усмешке.

— Ну, что ж, смейся, Александр, — сказал он сам себе и усмехнулся.

О, нет, друзья, кишка тонка, вы меня не перешибете. Вы — нет! И победа будет за мной. Как всегда!

На этом он закончил свои невеселые размышления, ибо они ему надоели. Хотя ему самому все уже стало ясно, его «баранам» еще требовалось время, чтобы осознать произошедшее и прийти к пониманию того, что надо делать.

Не надоедали и всегда были приятны мысли — палочки-выручалочки — о Гефестионе или Таис. Итак, выручайте!

…Гефестион, чудо и тайна мироздания… Застывшие глаза без зрачков, вторые зубы наверху немного под углом к остальным, странное сочетание растерянности и флегматичного спокойствия на безумно красивом лице. Чудо и тайна мироздания. Любовь, от которой умираешь и без которой — умрешь… А кроме того, — плечо, на которое всегда можно опереться, и щит, который всегда прикроет в бою.

Когда решали о судьбе Пармениона, именно Гефестион высказался, что убить его должен Полидамант, лучший друг Пармениона. «Александр, ты должен поручить это Полидаманту, — твердо произнес Гефестион, даже не взглянув на Александра, в этом не было нужды. — Мы все так думаем. Это необходимо. Мы не хотим междоусобицы. Она уничтожит нас всех». Они действительно ни о чем не сговаривались. Гефестион взял это на себя, зная, как трудно будет произнести эти страшные слова Александру. Разделил преступление.

А произносить и делать разные страшные вещи Александру приходилось достаточно… В такие минуты Александр завидовал доле простого македонского парня, который ходит на охоту с собачкой, пасет своих быков на склонах лесистых гор и знать не знает, что высшей целю существования мужчины является клеос — слава.

Да, его палочки-выручалочки, Гефестион и Таис… Великая успокоительница его души и соблазнительница его плоти. Все может понять, вынести, сдержать, все, кроме слез. Хотя он давал для них достаточно поводов. Слезы… Да и Гефестиона Александр уже не мог представить без его ревности, которая несколько раз доводила его до отчаяния, до бешенства. Это как пятна на божественной луне… Как же ему повезло с ними!

Он достал бумагу и написал две записки одинакового содержания: «Кого не коснулся Эрос, прозябает в безвестности. Раньше в моей любви к тебе преобладала страсть, теперь — нежность. Раньше я испытывал восторг от того, что ты со мной, теперь — благодарность. Спасибо за мою жизнь».

Царь позвал Багоя. «Отнеси госпоже Таис и хилиарху Гефестиону, да так, чтобы тебя никто не видел и не слышал». Багой понимающе взглянул на хозяина глазами Гефестиона, улыбнулся улыбкой Таис и бесшумно удалился в ночь.

На третий день Александр призвал к себе персов, имевших ранг родственников, и высшие иранские чины. Он обсуждал с ними план создания чисто иранского войска, в котором командные посты всех уровней займут персы. Слухи об этом молниеносно распространились среди растерянных, таких смелых еще три дня назад македонцев.

Шум собравшейся перед царским шатром толпы нарастал, а люди, раскаявшиеся и молящие о прощении, все пребывали. Они бросали наземь свое оружие в знак того, что пришли просить, обещали выдать всех зачинщиков, умоляли Александра выйти к ним и выслушать их речи. Александр не торопился, он знал, что победил, и заставил их прождать несколько часов.

Пусть прочувствуют и хорошенько запомнят.

Дети, жестокие, неразумные, неблагодарные. Только один раз он уступил им — тогда на Гифасисе, когда они отказались следовать за ним в глубь Индии, на край ойкумены. Пусть они дошли до другого — южного края ойкумены, до Великого моря. Но Александр не забыл своего разочарования и решил никогда не предавать своих идей и не отступаться от намерений, ни у кого не идти на поводу и не покоряться ни обстоятельствам, ни стихиям, ни тем более своим «безмозглым баранам». Пусть прочувствуют, пусть осознают.

Наконец он вышел с ледяным лицом. Тотчас установилась тишина, и люди рухнули на колени перед ним. Залитые слезами понурые лица его поседевших в сражениях воинов, изуродованные шрамами, знакомые до мелочей за столько лет совместных невзгод, походов, побед — лица его людей расплылись в его глазах, и он понял, что плачет вместе и ними.

Каллин — старый заслуженный вояка из конницы гетайров, заговорил от имени всех:

— Государь, македонцев огорчает то, что ты породнился с некоторыми персами. Персы зовутся «родственниками» Александра и целуют тебя. Из македонян же никто не вкусил этой чести.

— Отныне вы все — мои родственники, вы — мои братья.

«Вы — мои дети», — добавил он про себя и понял, что именно так и обстоят дела. Это его неразумные, провинившиеся и раскаявшиеся дети. Они хотят любви, внимания, уважения к себе. Отсюда — их ревность, резкие слова, бунт. А всем необходима любовь. Это — обнадеживает.

Он подставил щеку для поцелуя Каллину, протянул руки навстречу обрадованным таким исходом дела недавним бунтовщикам. В сердечном порыве они кинулись целовать своего царя, своего отца, пусть они сами были вдвое старше его, своего благодетеля — строгого, не всегда понятного, но, как оказалось, любящего их. Это была хорошая минута, очень.

Так, благословляя богов, с пением пэанов (гимнов) воины вернулись в лагерь.