Доля правды - читать онлайн книгу. Автор: Зигмунт Милошевский cтр.№ 23

Она была жива, когда он повесил ее за ноги, когда распанахал ей горло. Яркая артериальная кровь выстрелила мощной струей, вспенилась, а потом стекала по лицу в такт с последними ударами сердца.

Шацкому впервые в жизни захотелось во что бы то ни стало увидеть преступника в зале суда. Даже если для этого придется с перепоя осматривать каждый гребаный символ, созданный человечеством на протяжении всей своей истории.

Он вернулся к компьютеру, записал все, что нашел о руне «эйваз», и засел за национальные символы. Подумал, что, пожалуй, правильнее искать не еврейский, а антисемитский след. Читая национальные порталы, не верил своим глазам — он ожидал призывов вроде «Ублажить жида топором!» или «Голубцов в газовую камеру!», с рисуночками в духе довоенных антисемитских пасквилей, а тут — стильные, хорошо отредактированные сайты. Но руны с его фиговиной, как на грех, нигде не было. Был Щербец [36] , был символ Фаланги [37] и кельтский крест скинов, безусловно, как знак запрета для тех же самых голубцов. Он уже собирался все похерить, но — долг превыше всего! — кликнул в сервис malopolscy-patrioci.pl. И шумно, с облегчением выдохнул. В шапке сайта, рядом с гербом Польской Республики красовалась руна с его фиговиной, что бы она ни означала.

— Аллилуйя! — воскликнул он, и в ту же секунду в дверь просунулась рыжая головка Соберай.

— Хвалите Господа, — докончила она осанну Всевышнему. — Утром я описала наш загадочный значок мужу, он сказал, что это родло — символ Союза поляков в Германии. Нам бы стоило вернуться в школу, говорит, раз мы этого не помним. Я покопалась немного и… у тебя есть время?

Шацкий быстренько позакрывал все окошки на мониторе.

— Естественно, я разбирал бумаги. Ну конечно же родло, вчера, я, пожалуй, сильно перетрудился, раз мне это не пришло в голову.

Соберай кинула ему многозначительный взгляд, но промолчала. Уселась рядышком в обволакивающем облачке парфюма, облачке довольно-таки фруктовом, не в меру фруктовом для ранней весны, и разложила на столе распечатанные страницы. На одной из них родло было наложено на карту Польши.

— Взгляни-ка, Теодор. — Он позабыл, кто к нему так в последнее время обращался, разве что учительницы в школе. — Загадочная половинка свастики с такой штуковиной — это символ Вислы, видишь ее очертания на карте Польши? Вправо, потом наискосок вверх-вверх-вверх и потом снова вправо. А штуковина — это место, где Висла протекает через Краков. Символ возник в тысяча девятьсот тридцать третьем году, когда к власти пришел Гитлер. Тогда нацисты ввели свастику, а на все другие символы, кроме ими же одобренных, наложили запрет. О нашем Белом орле [38] лучше было не заикаться, его строго-настрого запретили еще в прусские времена. И что придумали наши дошлые землячки в Германии? Они придумали этот значок и говорят немцам: вот половинка свастики, немцы строят умное лицо, кивают, дескать, да-да, это имеет смысл, у настоящих немцев своя целая, непревзойденная свастика, а у поляков в Германии только половинка, гут, гут, ошен хорош польский свиня. Ферштейн?

— Чего же тут не ферштейн, я все ферштейн, — процитировал Шацкий «Мишку» [39] .

— Понятно, для наших это полная противоположность того, что собой представляла свастика. Родло было и остается символом связи немецких поляков с родиной, символом Союза поляков Германии.

— А название? От «рало»? [40]

— Нет, это неологизм, составлен из слов «семья» и «герб» [41] , ясно? Первый слог — от слова «семья», второй— от слова «герб».

Шацкий кивнул.

— И что? Союз все еще существует?

— Насколько мне удалось разузнать, не только существует, но и активно действует, их центр находится в Бохуме. Организация призвана поддерживать поляков, представлять их интересы в различных учреждениях, помогать в трудных ситуациях, это своего рода неправительственное консульство. Среди членов сильно укоренилось национальное сознание, ведь союз возник в двадцатые годы, и им предстояло действовать во время расцвета нацизма, догадываешься, наверно, что это значит.

— Конфискация имущества, аресты, расстрелы, лагеря смерти.

— Именно. Поэтому сегодня родло является также символом мученичества, непреклонности, всего, что польское, его охотно используют националисты, например, несколько харцерских [42] отрядов.

— «Националисты» в смысле: «Он и она — нормальная семья»? [43]

— Нет, скорее разумные националисты, патриоты.

— Разумные националисты?! — фыркнул Шацкий. — Теперь играем в оксюмороны?

Соберай пожала плечами.

— Может, в Варшаве оно и не модно, но в глубинке некоторые гордятся тем, что они поляки.

— Не далее как вчера ты мне объясняла, что житье настоящего поляка в Сандомеже имеет довольно темную изнаночную сторону.

— Забыла добавить, что между нелюбовью к какому-то народу и поджогом его синагог существует предостаточно пространства, которое могли бы обустроить трезво мыслящие люди.

Шацкому не хотелось спорить. Он не любил людей, одержимых хобби, мало того, он их побаивался. А «народ» в его понимании — это хобби. Страсть, ни к чему не пригодная, от которой толку, как от козла молока, но которая так поглощает человека, что при неблагоприятных условиях может привести к беде. Шацкий придерживался мнения, что прокурор не имеет права отождествлять себя с народом, он обязан ни во что не верить и не предаваться отуманивающей разум страсти. Кодекс составлен однозначно, он для всех одинаков, ему безразличны вера и национальная гордость. А прокурору полагалось быть слугой кодекса, блюстителем закона и правосудия.

Соберай встала, подошла к окну и оперлась о подоконник.