Рука, что впервые держала мою - читать онлайн книгу. Автор: Мэгги О'Фаррелл cтр.№ 72

Элина, чуть выждав, наклоняется к Теду, целует его. Глаза его закрыты, щека небритая, колючая.

— Пока, — шепчет Элина. — Скоро вернусь.

Пол в прихожей дома на Мидлтон-сквер выложен сине-белыми восьмиугольными плитками. От коврика у дверей до лестницы и дальше — расчерченное пространство, словно игра света на воде, изображенная художником-кубистом.

Несколько плиток у подножия лестницы расколоты, через них пролегла извилистая трещина. Для Марго это вечная головная боль. Она собиралась их заменить, да руки так и не дошли. В конце шестидесятых, под присмотром Глории, трещину замазали клеем и лаком, но плитки с тех пор расшатались и трещат, если на них наступают.

На этих плитках — или на соседних — стоял Иннес, когда вернулся домой из немецкого плена и увидел на лестнице чужого мужчину в отцовском халате. «Вы кто такой?» — спросил тот, и Иннес, стоя на треснувших плитках, понял, что браку его конец и жизнь принимает новый, нежданный оборот.

Кафель разбил Иннес, хотя никто из нынешних обитателей дома об этом не подозревает. Дождливым днем в конце двадцатых семилетний Иннес стащил из кухни металлический поднос, взбежал с ним по лестнице на самый верх и скатился на подносе вниз, как на салазках, скользя по ковру, подпрыгивая на ступеньках, и с диким грохотом приземлился в прихожей. Викторианская плитка от удара треснула; Иннес кубарем покатился вперед и налетел на острый угол вешалки. На его крик прибежала из кухни Консуэла, а из гостиной — мать. На кафеле в тот день было много крови, красной на сине-белом. Иннесу наложили два шва, и на лбу у него на всю жизнь остался вертикальный шрам.

Восьмиугольные плитки тянутся мимо двери в «уборную», место недавних Элининых злоключений с Ионой, до самой двери в нижний этаж. Туда ведет лестница, кривая, узкая, темная (одна из лампочек на прошлой неделе перегорела, а Феликс так и не заменил ее, да и вообще ничего не заметил, — что поделаешь, Феликс есть Феликс).

На кухне подтекает кран, капли падают в фарфоровую раковину с тихим звуком: «плим». «Плим», — раздается мерно, настойчиво, «плим». Сидеть рядом и слушать невыносимо.

Глория дремлет в кресле-каталке у дверей, на террасе. Каждое утро приходит сиделка, помогает ей встать с постели, кормит завтраком, потом вывозит ее во двор, «на солнышко». Глория сидит, свесив голову, разглядывая блестящие металлические подлокотники кресла-каталки. На том самом месте много лет назад стояли ее дочь и Тео, наблюдали, как Феликс разводит в глубине сада костер. С утра сиделка причесала Глорию, голова так и зудит от жесткой щетки, а вода все капает из крана, и звук не дает сосредоточиться, сбивает с мысли; ей вспоминается, как пришла телеграмма — в дверях стоит мальчишка и говорит: вам телеграмма, миссис… — плим! — вспоминается чайник, подарок матери, красивый, с золотой каемкой; позолота, конечно же, стерлась, потому что домработница каждый раз скребла его жесткой мочалкой, — плим! — вспоминается их поездка в Клактон, перед тем как он вернулся на фронт, — небо было низкое, как перед дождем, и он взял ее за руку и сказал… как же он сказал?.. облака в контражуре, а потом она полезла в словарь, искала, что значит это слово…

Глория уже долго сидит здесь одна. Впрочем, она давно утратила представление о времени. Но где же остальные обитатели дома? В саду ни души. Раскачиваются взад-вперед пустые качели. В пруду посверкивает клочок неба. Деревья простерли неподвижные ветви, края у листьев сухие, закрученные.

Часы бьют полдень; секундой позже им вторят другие.

В гостиной, в кресле у окна, сидит Марго. Ей невдомек, что в этом кресле Фердинанда любила вышивать. Георгианское кресло для кормящей матери, без подлокотников, с низким сиденьем и изящными резными ножками. Глория сменила обивку на безвкусный, кричащий красный бархат. По чистой случайности стоит оно почти так же, как при Фердинанде, — у самого окна, обращено к свету.

Марго плакала все утро, в разных уголках дома. Вот и сейчас она сидит среди скомканных бумажных платков, подперев рукой подбородок, лицо опухло от слез. Она по-прежнему плачет, у нее вид человека, сраженного горем.

Высоко над ее головой — не в спальнях, а еще выше, на чердаке, — двигают тяжелые коробки, мебель. Кто-то обшаривает дом. Грохот, глухой удар, чья-то ругань, еще удар.

Марго всхлипывает, выуживает из коробки очередную салфетку, сморкается, снова всхлипывает. В дверях возникает Феликс. В руках у него старая пыльная пишущая машинка.

— Феликс, — голос Марго дрожит, — это мое.

— Нет, не твое.

— Это машинка отца. Мама сказала, и…

— Это машинка Лекси. Я точно знаю.

— Да, но, видишь ли…

— А где остальное? — спрашивает Феликс тихо, едва слышно, и Марго узнает этот голос. Спокойный, ледяной, убийственно вежливый — тем же голосом он во время интервью обращался к особо скользким политикам. Этот голос говорил им и всей стране: попались, голубчики, теперь вы у меня на крючке. Этот голос прославил его много лет назад.

А теперь он тем же голосом обращается к ней. Марго глотает слезы.

— Что — остальное? — спрашивает она, пытаясь овладеть собой.

— Ты меня прекрасно поняла, — отвечает Феликс прежним ледяным тоном. — Вещи Лекси. Где они?

— Какие вещи? — вспыхивает Марго, но знает, что Феликс видит ее насквозь.

— Одежда, книги, вещи из квартиры. Письма, которые Лоренс писал Теду незадолго до смерти, — перечисляет Феликс с бесконечным терпением. — Все, что я вывез из ее квартиры и отнес на чердак.

Марго пожимает плечами, качает головой, опять тянется за салфеткой.

Феликс, отставив пишущую машинку, подходит к Марго вплотную.

— Хочешь сказать, — шепчет он, — что их больше нет?

Марго прижимает салфетку к лицу.

— Не зна… не знаю.

— Не может быть, — продолжает Феликс уже громче. Марго успела забыть, как его голос набирает силу — становится резким, властным, разит наповал. — Уму непостижимо. Их нет. Ты и твоя стерва-мамаша избавились от них. Тайком от меня.

— Не кричи, — всхлипывает Марго, а между тем Феликс и не кричит, никогда не кричит, ему нет нужды повышать голос.

— Признайся, — Феликс нависает над ней, — ты их выбросила?

— Феликс, я не…

— Одно слово — да или нет. Выбросила?

— Не стой у меня над душой…

— Да или нет, Марго?

— Прошу, не надо.

— Говори. Хватило храбрости сделать это — имей мужество признаться. Скажи: «Да, выбросила. Все без остатка».

В комнате повисает тишина. Марго кусает ноготь, швыряет на пол салфетку.

Феликс отворачивается, отходит к окну.

— Ты понимаешь, — говорит он, уткнувшись в стекло, — что скоро придет Элина? Что я попросил ее прийти? Я ей сказал, что все вещи Лекси у нас на чердаке. Обещал передать их Теду, чтобы он их разобрал. Это же такая малость. Она приедет за вещами, а ты, — он оборачивается к Марго, — все выкинула?