Первый глоток пива и прочие мелкие радости жизни. Загубленная сиеста - читать онлайн книгу. Автор: Филипп Делерм

Philippe Delerm

LA PREMIÈRE GORGÉE DE BIÈRE ET AUTRES PLAISIRS MINUSCULES.

LA SIESTE ASSASSINÉE

Перевод Н. Мавлевич

Конечно, не кухонный и не бандитский. Но и не перочинный ножик. Ну, скажем, добротный «Лагиоль» или «Опинель № 6». Такой нож под стать деду-патриарху, главе рода. Такой нож он носил бы в кармане своих коричневых вельветовых брюк в крупный рубчик. Доставал бы за обедом да накалывал на острие кусочки колбасы или степенно чистил яблоко, нажимая пальцем на лезвие. А после кофе красноречиво складывал – дескать, обед окончен, всем пора снова браться за работу.

О таком ноже мечтаешь в детстве: им бы вырезывать лук и стрелы, выстругивать деревянную саблю с эфесом из сосновой коры – но вот беда, родители твердят, что он не для детей – опасный.

Ну а теперь, теперь-то он зачем? Патриархальные времена давно прошли, и ты давно не ребенок. Да низачем, хоть и сочиняешь что-то себе в оправдание:

– Очень нужная вещь: в походе, на пикнике, просто что-нибудь смастерить, когда нет инструментов…

Но сам-то знаешь: пользы никакой. Да и не в пользе дело. А в удовольствии, беспечном сибаритском удовольствии иметь такую вещь: красивую и бесполезную, из теплого дерева или гладкого перламутра, с каббалистическим значком на лезвии (кто знает толк, поймет!) – рука с короной, зонтик или соловей – и пчелкой на черенке. Снобизм приобретает особый вкус, когда предмет его – такой вот символ простой жизни. Деревенский шик в эпоху факсов. Этакая тяжеленькая штучка ни для чего, просто лежит себе в кармане; достанешь иной раз пощупать, посмотреть, открыть, закрыть – красота! Сегодняшняя никчемность таит в себе уснувшее прошлое. Чуть прикоснешься – и на несколько секунд почувствуешь себя и седоусым старцем, и мальчишкой у реки, под душистым кустом бузины. Между двумя щелчками лезвия успеешь перенестись из своих средних лет разом в начало и конец пути – вот в чем прелесть такого ножа.

Пирожные, конечно, штучные. Кофейная «монашка», «колесико», пара фруктовых с клубникой, одно слоеное. Заранее известно, кому какое, пара про запас, ну и еще, что ли, штучку для ровного счета, что бы такое выбрать повкуснее? Вот это или то – решаешь, не спеша. Продавщица за прилавком, с щипцами в руках, безропотно исполняет твои капризы и, даже когда приходится сменить картонку – слоеное не помещается, – не проявляет раздражения. Эта плоская, квадратная, с чуть закругленными и загнутыми вверх краями картонка – вещь чрезвычайно важная. Она послужит устойчивой основой хрупкой и ненадежной конструкции.

– Всё!

По этой команде продавщица кладет картонку на бумагу, вмиг сооружает над ней розовую пирамиду и перевязывает коричневой ленточкой. Рассчитываясь, придерживаешь пакет снизу, а за дверями магазина сейчас же берешься за петельку и несешь, держа руку чуть на отлете. Да, как аптечные весы. Воскресные пирожные так и держат. Чутьем угадывая потаенный, незримый ток мельчайших ритуалов, идешь, не строя важный вид, но и без ложной скромности. Смешно – серьезный и торжественный, как волхв с дарами? Ничуть. Моя подвешенная пирамида – такой же элемент прогулочной стати воскресных улиц, как и нередкие в руках прохожих плетеные корзинки с торчащими перьями порея.

Человек с пакетом пирожных на весу, точь-в-точь профессор Турнесоль со своим маятником [1] , прекрасно вписывается в праздничное бурление после мессы, в гомон и дружескую толчею кафе, табачной лавочки и спорт-бара. Милые семейные воскресенья, минувшие и нынешние; время, точно кадило, раскачивается на коричневой бечевке. Над клобуком «монашки» проступило жирное пятнышко от крема.

Чаще всего это происходит в тот неприкаянный утренний час, когда замирает время. Уже убраны чашки и крошки от завтрака, и еще далеко до наваристого обеденного духа, в кухне полный покой, неземная тишь. Посреди стола на клеенке квадрат газеты, а на нем горка стручков и миска.

Никогда не угодишь к началу чистки. Обычно она уже в разгаре, когда ты проходишь через кухню, чтобы выйти в сад или проверить, нет ли почты…

– Можно я помогу?

Разумеется. Помочь всегда можно. Можно сесть за большой обеденный стол и лущить стручок за стручком, войдя в спонтанный, неспешный ритм. Это так легко – лущить горошек. Надавишь большим пальцем на прорезь стручка – и он послушно распахивает перед тобою створки. Если же попадется недозрелый, не такой податливый, надо вспороть ногтем зеленый чехол, сочный и плотный, до самой пергаментной подкладки. А потом одним движением соскоблить горошины. Самая последняя – совсем крошка. Иногда хочется раскусить ее. Невкусно, даже горьковато, одна травяная свежесть – под стать всей кухне в одиннадцать утра: холодная вода, чищеные овощи на краю раковины, обсыхающие морковки на чистой тряпке.

Беседа за столом идет клочками, и музыка слов, ровная, домашняя, – будто часть той же картины. Договорив, поднимаешь глаза на собеседницу, она же не должна отрываться от работы, потом ее черед – таков ритуал. Болтаем о работе, о планах, о том, что мало времени и сил, – никаких душевных глубин. Что-то выяснять и обсуждать за лущением горошка не годится, в это занятие надо погрузиться и чуточку проплыть в нем против течения времени. Пусть хоть на пять минут протянуть, замедлить утро, пока, засучив рукава, не перелущишь стручок за стручком, все до последнего. Потом приятно окунуть руку в миску с чищеными горошинами. Масса гладеньких кругляшков – как нежно-зеленая жидкость, даже странно, что пальцам не мокро. Еще немного блаженной прозрачной тишины – и всё.

– Сходи-ка за хлебом.

Притворство с самого начала:

– Ну, разве что глоточек портвейна!

Легкая недомолвка, жеманная ужимка в самой интонации. О, мы, конечно, не из тех зануд, которые вообще не пьют крепких напитков. Но и не такие уж выпивохи: «глоточек портвейна» – скорее уступка, чем охота. Мы подыграем честной компании, но только самую малость, mezza voce, глотнем разок-другой.

Портвейн не пьют, его смакуют. Чтоб насладиться густотой и бархатом, а заодно продемонстрировать свою неприхотливость. Пусть другие упиваются роскошной ледяной горечью виски или джина с мартини, а мы погреем душу ароматом старой доброй Франции, садика деревенского кюре, немодной нынче сладостью – барышня и та лишь чуть зардеется.