Тротуар под солнцем - читать онлайн книгу. Автор: Филипп Делерм cтр.№ 15

Одни развалились на солнце, запрокинув голову и положив ноги на бортик круглого пруда. Другие любят посидеть в тени. Только не у фонтана Медичи – там чудная, таинственная аллея, но это уже не совсем Люксембургский сад. А поближе к киоску, к домику, где продают игрушки и сладости. Ведь Люксембургский сад должен оставаться неизменным, точно таким, каким описал его в «Словах» когда-то игравший тут Жан-Поль Сартр. Поближе к белым статуям французских королев. В предвечернее время хорошо устроиться напротив солнца – лучи света с блестками пылинок точно пропущены сквозь чай из апельсиновых корочек. Где гуще тень – уже потемки. Поцелуи влюбленных, ручейки детского смеха перетекают в прошлое, растворяются в насыщенной зелени каштановой аллеи, уводящей в галантный век, и тяжесть жары сменяется грузом веков.

Книгу для чтения в Люксембургском саду надо тщательно выбирать. Детективы, захватывающие приключения не годятся. Нужна такая, от которой можно временами отвлекаться и сидеть в прострации, рассеянно глядя перед собой из-под полуприкрытых век и млея от удовольствия. Полуголые и босоногие люди, что сидят под солнцем на холодящих стульях и креслах, вписываются в общую картину, но не они задают тон. Все пространство имеет очень цивилизованный вид.

Идеальная книга для Люксембургского сада – «Некто на земле» Лек Лезио. Не связанные друг с другом, вольные записки, в которых говорится про облака, про апельсины, про застывшее время. И ты сам, сидящий, откинувшись на спинку кресла, в густой тени Люксембургского сада, словно сошел со страниц этой книжки. Время не движется, люди забыли о делах. Сидишь в блаженном забытьи под сухим дождем золотистых пылинок. Очень не скоро и очень далеко раздадутся протяжные свистки сторожей – деликатный сигнал, выводящий из транса. Выходишь за ограду сада и обретаешь прежнее тело, походку, возвращаешься в городской ритм.

Курить трубку – значит соблазнять окружающих. Сам курильщик почти не чувствует запаха. А вот другие… «Амстердамер» или «Клон» – название не важно, но табак непременно голландский, светлый, в прозрачном, переливчатом, как дождевик, пакете. Медлительными пассами исподволь творишь особую атмосферу. Как бы само собой идет священнодействие, и чем более плавно, рассеянно и машинально жрец совершает обряд, тем больше притягивает к себе внимание. Не прерывая беседы, вскрываешь пачку – очень осторожно, чтобы язычок красного скотча ее не порвал. Старательно набиваешь чашечку, почмокиваешь по-рыбьи, чтобы трубка раскурилась.

Теперь ты – сама мудрость, сама душевность. Ты надежная опора, всегда поможешь в трудную минуту, не то что эти нервные маньяки – курильщики сигарет, которые всех раздражают. Не говоря ни слова, придаешь колорит вечеринке. Легко откидываешься в кресле, словно его не касаясь, вытягиваешь скрещенные ноги. Дым расходится по комнате белыми облаками – никакого сравнения с сигаретными завитушками. Все обволакивает ватная пелена, все зависают в ней, разговор затихает. Может, найдется кто-нибудь, кто скажет: «Как приятно пахнет!»

И все испортит. Ты ради этого и куришь, но сказать тебе это прямо в лоб – все равно что тебя уличить. Чуть ли не извиняясь, протягиваешь пачку: я ни при чем, это «Плейере Неви Кат» гораздо лучше, когда все молчат. Тогда ничто не нарушает равновесия, и аромат старой Англии, с ее пивными барами, имеет только косвенное отношение к тебе. Великодушный эгоизм, дарящий инжирную сладость. Не столько получаешь удовольствие, сколько упиваешься властью. Курить трубку – значит соблазнять окружающих.

А вот сигары курят для себя. Окружающие с отвращением морщатся от их запаха, как и ты сам, когда закурит кто-нибудь другой. Вот странно – почему этот запах приятен лишь для самого курильщика? Тут, как и с трубкой, свои ассоциации, прямо противоположные – не с севером, а с югом. Тропическая кубинская горечь, отчетливо проступающие структура и форма листа. Видишь табачные плантации под грозовым небом, фигурки женщин-сборщиц в широких юбках, смуглые лица и руки, пятна темного пота. Запах сигарного дыма сгущает, оживляет эти образы. С трубкой совсем не так: там по мере курения отдаляешься от удовольствия первых движений, когда ты открывал пакет и утрамбовывал в чашечке табак.

Очень важен и выбор коробки: например, металлическая от «Кафе крем» придает табачному удовольствию кофейный оттенок, заставляет вспомнить о глотке ароматного кофе, хотя коробку напоказ не выставляют, а держат в кармане. Поневоле подумаешь: не потому ли тебе так нравится сигара, что она плоха для других?

* * *

Иногда приезжала на несколько дней кузина из дальней родни. Красивая девушка, старше меня на два-три года. С длинными черными волосами и светлыми глазами. Одевалась по тем временам очень смело. Помню, в один из ее приездов к нам, на Гаронну, жарким летом, она ходила в джинсах, надетых на купальник с открытой спиной. После обеда мы иногда катались на велосипедах. Время от времени она что-то говорила хорошо поставленным низким и властным голосом, слегка в нос, а я робел и бормотал в ответ какую-то невнятицу. Больше молчали.

А вот за семейным завтраком она бывала более разговорчивой и, обхватив руками бокал с молоком, томно потягивалась… то есть, конечно, не на самом деле, просто так казалось… и восклицала: «Обожаю теплое молоко с утра!» Я и так чувствовал себя рядом с ней полным пентюхом, а это кошачье признание в любви к молоку окончательно доказывало мою безнадежную заурядность. По-моему, и всем остальным, кому больше, кому меньше, становилось не по себе. Те, кто пил черный кофе, из вежливости не спорили, мне же мой чай с молоком вдруг начинал казаться пошлым, как и я сам – ничтожество, неспособное с таким же пылом оправдать свой вполне обоснованный выбор.

Кузина, в силу некоторого превосходства или, может, бестактности, всегда ухитрялась словами и жестами выражать свой восторг по самым обыденным поводам, не предполагающим, согласно этикету, никаких бурных излияний, которые обычно позволяются только детям – то ли потому, что они острее все чувствуют, то ли, скорее, потому, что они еще не научились сдерживаться в угоду правилам. А чем обусловлены такие правила? И, главное, как молчаливый запрет на слишком откровенное выражение удовольствия сказывается на качестве этого удовольствия? Бесспорно, смешно впадать в экстаз от глоточка кофе. Но с другой стороны, разве нормально говорить всегда одно и то же «вкусно» тоном беспристрастного ревизора, одобряющего финансовый отчет; или «восхитительно» с повышенной дозой эмоций, предписанной гостю, который хвалит поданное угощение, причем обычно в тот момент, когда он занят далеко не гастрономической беседой, – в нем словно бы звенит звоночек, вызывающий рефлекс, – и он с тем большим жаром произносит свое «восхитительно», чем меньше оно значит, а сам старается не упустить ни слова из рассказа о выставке Тулуз-Лотрека.

А что сказать о тех, кто даже «вкусно» никогда не говорит? Это бедные жертвы или люди с извращенным вкусом? Или от такой экономии слов удовольствия у них прибавляется? И наконец, сам ли человек решает, говорить или не говорить это самое «вкусно»?

Конечно, кузина слегка переигрывала. Конечно, она знала, что хороша собой. Конечно, понимала, что смущает нас. И все же до чего было здорово, когда она встряхивала своей шевелюрой и, выбрав подходящую паузу, громко объявляла: «Обожаю теплое молоко с утра!»