Записки одной курехи - читать онлайн книгу. Автор: Мария Ряховская cтр.№ 40

Фанаты пересказывали друг другу, будто Борисов видел сон: стоит он вместе со своими музыкантами перед стеклянной стеной – и проходит через нее, а они нет. После этого начались разговоры о распаде группы.

Нет, этого две девицы никак не могли допустить, даже если они курёхи!..

Мы ехали на поезде в ночь. Простояли до рассвета у окна в коридоре. Высунули головы наружу и глядели на огни. Да! Жизнь должна быть именно такой – стремительным полетом среди огней!

Запихались в метро. Питер, как всегда, встретил холодом и серым небом, мрачностью и равнодушием. Равнодушием мертвого существа, подлинная жизнь которого давно перешла в книги Достоевского, Белого, Пушкина. То же я ощутила и год назад, когда была здесь впервые.

– Он пел, что сердце мое пахнет как Фонтанка, – прогрустила Саня.

– Кто будет описывать этот город без него?.. Блок умер, Ахматовой нет, – отозвалась я. – И все же – Леве не хватило ответственности! Хотя он достаточно жертвовал собой. Ему не доставалось микрофона, когда записывали последний альбом. Да, я читала. Микрофон на студии был всего один! Не было аппаратуры для наложения звуковых дорожек… Так что Левиного труда на пленке почти не слышно. Виолончели как будто нет!.. Не доставалось даже своего усилителя – приходилось играть в один с кем-то другим. Или подключаться в общую линию. Он все терпел! Все! Ради группы! Вот и не выдержал. Елена Прекрасная рассказала мне…

– Ерунду говорит эта Елена Прекрасная!.. Вот мне Ваня Кататоник рассказывал. Такель взвалил на себя непосильную ношу. Помогал Цою записывать первый альбом! Кинчеву!.. Надорвался.

Добрались до Саниной тети. Она жила вдвоем с кошкой и вела театральную студию. К ней приходили ребята-театралы, читали наизусть Бродского.

На следующий день мы взяли с собой вяленого леща, хлеб и сливы – эдакий библейский сухой паек – и пошли на весь день тусоваться.

Сели на ступеньки Казани. Вокруг нас, на паперти, стояли и сидели, прислонившись спиной к громадным колоннам, хиппи, панки и металлюги. Были и мажоры, но они занимали все больше лавочки. У двоих таких, в огромных цветных кроссовках, мы попросили сигарету. Нам со снисходительной улыбкой была выдана целая пачка, едва начатая. «Кент»!

Сидим и думаем: вот и солнце вышло, рассеяв ледяную морось, – и тусовка вокруг, но нет Борисова. Значит, нет и радости.

Питер призрачен в дожде, холодно. Скоро третья декада августа… Ангелы, стоящие на четырех сторонах света и держащие в руках ветры, направили их на Питер. Все четыре ветра…

Через полчаса на нас обратили внимание. К нам подсел грязный парень с царапиной во всю щеку и в драных сандалиях на босу ногу, – это в ледяном-то августе! Панк. На поясе у него висело несколько вывесок с надписями, на выбор.

– Вы откуда? Я – из Свердловска.

– А мы из Москвы, – ответили мы в голос.

– У тебя вывески на каждый день или по настроению? – спросила Саня.

– По настроению. Вот сегодня хоть и воскресенье, а у меня, видите, на дощечке «Понедельник» написано. Совсем хреновое, значит, настроение.

– Слушай, а вот растолкуй нам, почему ты панкуешь, а не хиппуешь? – Я была настроена на философский лад и хотела пойти на мировую с холодным сумеречным городом, подружившись с его жителями.

– Как почему панкую? Да потому, что фигово жить и денег нет. Когда все вокруг так фигово, что ж еще делать? Я вот вашей слюнявой хипповской логики не понимаю.

Наш внешний вид выдавал наши убеждения: феньки, ксивники, хайр распущен, джинсы драненькие, у Саньки в ухе крестик, на мне болтается тяжеленный металлический пацифик, заказала у отца деревенской подруги Насти. Он токарем на заводе.

– Не понимаю: что ж петь песни и феньки на себя навешивать, если так фигово. Тоже мне: все мы лейтенанты полной луны-ы-ы! Слышите, воют? Больше всего ненавижу Борисова. Увидел – рожу бы набил: выдумывает каких-то там единорогов подсознания и лейтенантов полной луны, обманывает людей, подлец. …Во-во… Глядите – заорала «Джон!» и бросилась ему на шею. А сама небось получает жалкую стипендию в кулинарном училище и мать на почте работает… И целуются, кретины, а! Посмотрите на них. И какой он Джон? Сусликов какой-нибудь из профтехучилища.

– Ну и чего ты хочешь? – спросила я, глядя на него весьма критически.

– Я хочу ходить вот в таких кроссовках, как у этих, которые вам целую пачку «Кента» отвалили! Хочу черную тройку и бабочку на шею, понимаете? Магнитофон «Сони» и дорогую машину! И чтоб всегда были хорошие сигареты. В белых носках ходить хочу, а не в этих… – агрессивно заорал он, задрал свою ногу к нашим носам и показал свои грязные ноги в драных сандалиях. У Князя – так его звали – явно испортилось настроение от разговора с нами. – Ничего вы не поняли, дуры. Лейтенанты полной луны, фак ю, – прошипел он на прощание и зашкандыбал в сторону.

– Какой ты панк? – прокричала я ему вдогонку. – Мажор ты долбаный! Магнитофон «Сони» он хочет! И еще критикует других! Ха!

Расстроенные, мы подошли к тусовке. Посередине дама лет двадцати хипповского вида с белыми кудрявыми волосами, рассыпающимися от ветра, допела «Партизан» и начала бездумно перебирать струны. Мы стали ей говорить что-то о Борисове, спрашивать, где он живет. Она сказала, что ей называли улицу, и она забыла, но помнит: что-то на букву «Л».

Девочку звали Пудинг, и ей так подходил этот нейм! Ее волосы рассыпались как любимый дедушкин хлеб, отрежешь кусок – поднесешь ко рту – а середина уже раскрошилась и вывалилась.

– Вот это хоть имя – Пудинг, а то все какие-то Джорджи, Джоны, Прайсы… – восхитилась я. – Пудинг, Пудинг… Подожди, была такая подружка у Кати.

– У какой Кати? У той, которая все Леву искала? – спросила Саня.

– Ты, случаем, не знаешь здешнюю Катю, художницу? Она еще Борисова любит. И Такеля тоже, – спросила я у Пудинга.

– Как не знать? Ее тут все знают. Заколебала уже со своим Левой.

– Как она? Все ищет его? Из училища не выгнали?

– Какое!.. На пленэре сейчас она. На даче. Рисует по шесть часов в день. Прославиться хочет, чтоб Лева о ней услышал.

– А ты? Искать его хотела, чтоб спросить о кришнаитах и ребенке. Ты что, беременная?

Мы с любопытством посмотрели на нее. Беременная женщина была для нас то же, что Борисов, поднявшийся в воздух в позе лотоса – в истории, рассказанной Сане сестрой друга ее подруги.

На наш вопрос о беременности Пудинг не ответила, нахмурилась. Села на корточки, согнулась, положила голову на колени.

– Да ну их!.. Я его, падлу, любила, а он меня променял… Мужики – наше наказание. Больше никаких мужиков, клянусь! Я даже песню сочинила. – Она взяла гитару, пропела: – Я не прощаю измен, пошел вон!

Бросила гитару, закурила, все такая же хмурая. Внезапно ее взгляд стал осмысленнее и обрел точку в пространстве. Пудинг вскочила, бросила гитару и побежала навстречу молодому мужику с длинной бородой и усами.