Носферату - читать онлайн книгу. Автор: Дарья Зарубина cтр.№ 32

Муравьев кивнул:

— Она почти такая же по размеру, чуть больше, но это скрывают книжные полки. Только там два кресла, диван вдоль стены, примыкающей к двери, и квадратный деревянный столик. А у вас три кресла, и столик круглый, стеклянный и у окна.

Я напряг свое измотанное нелегкой журналистской работой тело и немного передвинул мебель. Если мама увидит, нам с дядей Брутей здорово влетит, а если она еще и заметит, что, двигая свое кресло, я поцарапал ее обожаемый кожаный пол, — она сделает так, что я больше ничего и никогда в своей жизни не смогу сдвинуть больше чем на сантиметр, включая собственные ноги.

Когда библиотека стала похожа на насяевское жилище, я обрушился в одно из кресел и заявил:

— Теперь представьте, что я — Павел Александрович Насяев. — Я скроил лакейского вида физиономию и заискивающе улыбнулся. Видимо, получилось похоже, потому что дядя Брутя хмыкнул в усы и сразу прокашлялся, скрывая свою бестактность. Моей бестактности скрыть не могло ничто. — Где я нахожусь в тот момент, когда вы выбегаете из кабинета?

— Он, то есть… вы сидите в кресле, только не в этом, а вот в том, справа. — Муравьев ткнул пальцем в ту сторону, куда мне предстояло переместиться. Я пересел.

— А консул? — поинтересовался я со своего нового места. — Дядя Брутя, ты ведь побудешь консулом? Естественно, без вытекающих…

Последние слова я произнес тихо, и Муравьев не расслышал их или сделал вид, что не расслышал, а дядя Брутя, погрозив мне пальцем, вышел на середину комнаты. Муравьев взял его за рукав и подвинул влево, так что он немного загородил для меня дверь.

— Консул стоял вот так. Он, кажется, был немного выше вашего дяди, но он пружинил на щупальцах, и я могу ошибаться.

— Как вы стреляли?

Муравьев закрыл глаза, поднял руку с отогнутыми большим и указательным пальцами так, что указательный, который должен был изображать ствол, был направлен куда-то чуть повыше дядиного пупка. И изобразил выстрел.

— Как он упал? — спросил я, а дядя Брутя подобрал полы пиджака, готовясь к падению. Но Муравьев покачал головой:

— Я не помню. Паша вскочил и вытолкал меня обратно в кабинет.

— Вы стреляли один раз?

— Да, — ответил он сразу, — я стрелял только один раз, но я слышал, как консул упал. Я его застрелил.

В его голосе вновь послышались панические нотки. Мне стало даже как-то не по себе. И немного досадно на профессора за то, что этот с виду крепкий Святогор-богатырь то и дело впадал в истерику, наподобие карамзинского Эраста рвал волоса и вообще вел себя несколько не по-мужски, что мне, как настоящему российскому мачо, было несколько неприятно.

— Понятно, — отозвался я, хотя яснее ситуация не стала. — Спасибо, профессор, вы мужественный человек. Мы приложим все усилия, чтобы помочь вам. Если понадобится ваша помощь, как мы можем связаться?

— Позвоните мне, — сказал он, пощипывая левую бровь. Потом достал из кармана вечную профессорскую ручку, подошел к столику, на котором громоздилась кипа газет, и накорябал на верхней газете восемь крупных отчетливых цифр. Так пишут очень откровенные и честные люди, почему-то подумалось мне, но его студенты наверняка дохнут от скуки, пока он записывает в зачетку название предмета и медленно выводит прописью оценку. Надеюсь, у профессора хватает сострадания к ближнему, и он сокращает слово «удовлетворительно» до двух букв.

Он спрятал ручку и направился к выходу. Однако, уже почти закрыв дверь, обернулся и тихо попросил:

— Если к телефону подойду не я, представьтесь профессором Якушевым.

* * *

Спустя полчаса после ухода Муравьева мы с дядей Брутей пили коньяк в библиотеке. Дядя задумчиво водил пальцем по краям маленькой тарелочки с лимоном, сквозь тончайшие кружочки которого можно было без особенных проблем увидеть не только Москву, но и Лондон. В открытые двери библиотеки просматривался холл. Там, в полутьме, иногда мелькала фигурка Марты. Возле ног дяди Брути на подушке спал Экзи. Вид у обоих был несчастный и больной. И даже когда дядя Брутя принялся вновь чистить трубку и уронил ершик — чего с ним никогда прежде не случалось, Экзи даже не дернулся, чтобы подобрать его и сожрать, — чего раньше не бывало с ним.

Говорить не хотелось. Что-то крутилось у меня в голове, что-то важное, но настолько скользкое, что ухватить эту мысль казалось невозможным. Я бился с ней с того самого момента, когда за Муравьевым захлопнулась входная дверь, и мысль, хоть ей и приходилось играть на чужом поле, явно брала верх. Я выбился из сил, но ни одной путной идеи в мозгу не родилось, а ощущение болезненной близости ответа на все вопросы никак не покидало. Я чувствовал, что что-то не так. И прежде всего — с Насяевым. Вариантов было немного. Либо у нашего Пал Саныча запредельная скорость мозговых процессов, и он способен сориентироваться в ситуации со скоростью света. Либо профессор обладает сверхъестественными способностями, предвидел ситуацию и приготовился к ней. Либо он ее подстроил, так как, насколько можно судить по исповеди Муравьева, Насяев видел консула и/или (как пишут в анкетах) общался с ним уже после прибытия на Землю и пригласил его к себе. Последнее мне показалось наиболее вероятным.

Дядя Брутя, с усталым и измученным лицом и синеватыми кругами под глазами, упорно придумывал всевозможные причины, чтобы остаться ночевать у нас, и у него это неплохо получалось. Когда вошедшая Марта потрогала нос Экзи и сообщила моей матушке, что бедной собачке совсем плохо и прозвище «экзитус леталис» в скором времени может стать вердиктом, мама даже сама предложила брату погостить и поболтать на кухне за чашкой чая. Но я был безжалостен и непреклонен и в конце концов в половине первого ночи выволок дядю Брутю за двери и потащил пешком (для освежения мысли и ободрения духа) в сторону его нескромного дипломатического жилища, где уже много часов ждал мертвый саломарец с поэтичным именем Раранна.

Мы шли по улицам, и, даже несмотря на то что день выдался не из простых, глубокая белая ночь казалась ласковой. От асфальта и каучуковой плитки поднималось тепло. Туфли на ногах ощущались легкими, мысли вообще невесомыми, а дядя Брутя с его грозными бровями и прямым решительным носом напоминал римского патриция.

На душе стало легко и весело. Дома позади остались пререкающиеся мама и Марта, несчастный Экзи с поникшими кудрями. Пес по-прежнему был маленьким зассанцем, но сегодня я пожалел беднягу. Впереди маячил тухлый консул в аквариуме. Однако ничего этого не существовало, поскольку из пункта А мы уже изрядно как вышли, а в пункт Б еще ой как не пришли.

Где-то далеко осталась пышная питерская индивидуальность, золото, гранит, пропитанные влажной достоевщиной дворы-колодцы. И сохранялось только смутное, но до боли знакомое, универсальное для всех широт и долгот лицо разрастающегося мирового города, занавешенное густой вуалью новостроек. Деревья вокруг казались серыми, дома нежилыми, и складывалось ощущение, что все люди, блуждающие по улицам этой ночью, — просто переселенцы с другой планеты, едва-едва выгрузившиеся из космолетов, чтобы выбрать себе в мертвом, на века забытом, затерянном в космосе городе подходящую квартиру и жить.