— И что? Этих людей не преследовали?
— Вы знаете, на них уголовные дела заводились. Была у них женщина одна, но она с парламентом не ладила. Очень умная была. Но она же женщина. Ее запугать могли или запутать.
— А Дудаеву угрожал кто-нибудь? Или предлагал? Ведь из-под пера его выходили финансовые документы. Большие деньги.
— В Литве напечатали книги Дудаевых. Стихи Аллы и книгу Джохара. И они, говорят, не получили ни копейки. Понимаете, у чеченцев приняты такие подарки. Так Джохар запретил даже гонорар получать. Сказал, что деньги сейчас нужны республике.
— А что, Дудаев никогда не жалел о своей судьбе?
— Знаете, он даже мне однажды признался: „За эти годы я сто раз пожалел, что родился“. А во время войны ему стало легче.
— Часть охраны улетела на самолете, на том самом, на котором должны были улететь вы… И один из них вернулся, а вы были как-то задержаны…
— Из нашей охраны остался один Муса. Он вышел из самолета и вернулся. Из тех, что был с нами с самого начала. Один Муса. Были другие, но они не в счет… Мы все время жили отдельно. Алла с Дудаевым и охрана. Группа прикрытия отдельно. А командиры и штаб приезжали на совещания.
— Вы все время ночевали в разных домах?
— Да. Ночью работали, а днем спали. Младший мальчик весь побледнел и осунулся.
— Ему одиннадцать?
— Двенадцать. И все последние дни он спал не раздеваясь, в бутсах и с автоматом в обнимку. Он говорил, что не успеет одеться.
— А как все произошло?
— Никакой взрывчатки в аппаратуре не было. Но весь мир помогал ловить Джохара. Все сговорились. Джохар должен был переговорить с Ельциным, и ему это почти удалось. И он погиб во время переговоров.
— С кем он говорил?
— С Боровым. Боровой был посредником между ним и Ельциным. Вообще было много покушений. В самом начале войны, когда мы ехали в кортеже. Джохар был в третьей, сын его в первой машине. Тогда был огонь в полнеба. Потом бомбили дом в Шалажи, откуда Джохар вел передачу. Потом еще.
— Скажите, а вот эти бомбежки, все это приходилось переживать? Или мимо вас все проходило? Бомбардировки?
— Их дом бомбили в начале войны, в него упорно пытались попасть. Но дело в том, что он ничем не отличался от других домов. Это был такой же обычный коттедж, как и сотни стоявших рядом. И около дома стоял трехэтажный. Он тоже отвлекал летчиков. Если бы это был дворец, то в него бы попали сразу. А когда пытались попасть глубинной бомбой, то она снесла как раз тот, трехэтажный. А один раз попали в автобус, что стоял за этим домом. Я помню, как из пулемета стреляли по нашему дому авиаторы. Его сын выскочил из-под навеса, а потом опять забежал, и его утащила охрана, прикрыли собой. И они все время прятались в гараж и в яму, под машину, потому что у Дудаева не было своего бомбоубежища.
— А бункер какой-то был под домом?
— Не было никакого бункера. Был у него служебный, президентский бункер под президентским дворцом.
— Ну а теперь…
— Я понимаю… Одну минуточку. Я уже говорил про бомбежки во время телефонного разговора в Шалажи. Тогда было очень страшно. Сразу четыре самолета заходили на дом. И били ракетами. И ребята из охраны их закрывали своими телами. Тащили в мертвое пространство, под окном или в углах дома, куда не попадают пули… А во второй раз Джохара взяла женщина, чтобы спасти его. Все тогда были в бомбоубежище, а они туда не могли…
— Почему?
— Их бы узнали…
— Ну и что страшного?
— Ну, мы были там негласно как бы… Приехали, уехали, и если бы узнали люди, то стали бы передавать друг другу, что видели Джохара…
— Ну и что?
— Они были бы обнаружены мгновенно. Поэтому могли оставаться только в доме…
— А ваша группа где была во время бомбежек?
— Снаружи. Мы всегда прикрывали каждый свой сектор. Давайте я расскажу все до самого конца… Когда нас бомбили второй раз во время переговоров, мы прятались в бетонную яму рядом с домом, под открытым воздухом. Женщина та первой побежала в подвал. Она на Дудаева надела дубленку, чтобы его никто не узнал. И я, когда они бежали из дома к яме, видел, как они пересекают огороды и снижается самолет, и посылает ракеты прямо в них. А Джохар запутался в полах этой дубленки и чуть-чуть не упал, но она дернула его за руку, и они скрылись за углом дома. Спаслись чудом.
Но была еще одна попытка, еще один обстрел, когда я с ними не был, но они вернулись…
— Но в последний раз вы были вместе?
— Да.
— И?
— Говорят, он видел сны, в которых был уже наверху вместе с Джаниевым и Курбановым.
— Вы хоронили его?
— Нет. Меня не позвали.
— По чеченским обычаям?
— Его хоронили, естественно, мужики из личной охраны. Но Аллы не было рядом. Ей не полагалось на кладбище заходить. Она сидела около его тела, когда они копали могилу, а потом они его понесли. Она очень не хотела, чтобы это было ночью. Так мусульман не хоронят. Его собирались отвезти к родным горам. И он заранее показывал нам место в горах, очень высоко, где было его родовое кладбище. Это было его предсмертное желание. И она два дня упорствовала, усовещивала всех.
— А почему не кладбище?
— Считается, что когда люди плачут на Земле, это затрудняет путь к Богу, потому что, когда человек оглядывается назад, вернее душа, ей хочется вернуться к тем, кто плачет…
— А вы сами себя считаете чеченцем или русским?
— А этого, товарищ начальник, я вам не скажу…“»
Та самая квартира…
— Это здесь.
Ахмед затормозил, и я решил было, что пора выходить.
— Подожди. Довезем до самого подъезда. Показывай.
Мне хватило разумения назвать другой дом, напротив.
— Ну, прощаться не будем, — ощерился он в жизнерадостной улыбке, — отдыхай, ни в чем себе не отказывай. А будете у нас на Колыме, милости прошу. — И он захохотал.
Я ступил на камни этого города. Ахмед еще долго не выключал двигатель. Он ждал. Мне пришлось войти в подъезд, на который я указал, подняться, подергать дверь. Она не была заперта, поскольку косяк был снесен напрочь. Я прошел в квартиру, выглянул в окно. Ахмед ждал. Я помахал ему рукой, и он уехал. Все равно мне некуда было деться. Авто скрылось. Я еще подождал в квартире, где разгром, фекалии в углу, простреленные перегородки, а потом пошел туда, куда и направлялся.
Наверное, абрикос плохо горит, и потому спиленными оказалось не много деревьев. Но гильзы и всякий хлам под ногами заполнили весь сад. Я шел по культурному слою войны.
Подъезд совсем не пострадал, а два окна со двора оказались забранными фанерой. На автопилоте я поднялся на второй этаж. Дверь в квартиру была на месте и открылась от легкого нажатия плечом. Внутри никого.