Пенкрат приготовился действовать: соблазн заарканить дело как следует был велик, и поэтому просчитывать детали он не стал. Общая мысль есть — и погнали!
«Лазером будем выжигать его, лазером! — неизвестно про кого шептал иногда вечерами Пенкрат. — А не поможет лазер — есть еще одно, давнее и проверенное средство!»
* * *
Ожидая очной и решающей встречи с наследником, Савва Лукич продолжал перебегать мыслью от радости к негодованию.
Мало того, что он потратил на городок Романов уйму золотого — и это в прямом смысле — времени! Мало того, что ему никак не хотели дать окончательного разрешения на вывоз «Парка советского периода» в Москву, выставляя при этом смешные резоны, вроде того, что вывоз скульптур, построек и, главное, почвы новейшего археологического периода может повредить городу в глазах туристов.
Мало! Так теперь еще какие-то бандосы покоя не дают. Сообщают: наследника показали не того! Якобы для получения финансовых выгод нагло подсунули Савве Лукичу другого…
За предоставление наследника настоящего бандосы требовали громадных бабок. В противном случае грозились унаследовать Саввино состояние — без всяких юридических тонкостей. И, конечно, без ожиданий, как они выразились по телефону, «долгой жизненной агонии мистера Куроцапа».
— Это у меня-то агония? — хватал за грудки что-то вновь взгрустнувшего Эдмундыча взбешенный Савва. — Нету у меня никаких агоний. А вот они точно через сутки агонизировать начнут!
Такие наезды терпеть было невозможно.
Русский пернач Куроцап грозно развел в сторону руки-крылья и…
Словом, Савва взял да и позвонил в Москву.
В самую высокую, последнюю и решающую инстанцию.
Но, прежде чем позвонить, милостиво разрешил представителю бандосов — какому-то сирийцу или айсору, очень вежливому и от этой вежливости почти онемевшему хмырю — показать того наследника, которого бандосы выдавали за настоящего.
Савву провели в сияющую изнутри и снаружи церковь и показали диакона Василиска.
— Вот он, ваш наследник! — небрежно ткнул пальцем молодой бандосик. — Черный монах и честный фраер. Ничего не разбазарит. Задарма ничего никому не отдаст…
Савва вышел из храма ошеломленный. Сходство с ним самим, а также с другими Куроцапами отец диакон имел отдаленное. Может, дело было в дорогом церковном облачении, которого никто из Саввиных предков не носил, может в том, что был диакон невысок и хоть молод, а сед…
Нет, не таким Савва представлял себе наследника!
«Привык, наверное, к тому, первому… К пентюху, как к родному, душой прилепился…»
По дороге из храма Савва размышлял и прикидывал, поклевывал воздух хищным, чуть загнутым на кончике носом, и руки в стороны, как те крылья, не сгибая в локтях, опять-таки слегка разводил…
После всех Саввиных прикидок выходило: отца диакона ему, как ту нежеланную, но кому-то очень нужную бабу, — просто подкладывают.
«Годы у отца диакона не те! И стать иная… Да и как я называть его буду? Отцом? А он меня — сыном? Ну просто трахомудень какая-то. И что за имя такое — Василиск, прости господи? Может, и святого такого никогда не было. Нет же! Невозможно! Бедолага диакон, наверное, про эту бандосовскую затею слыхом не слыхал! А вдруг… Вдруг слыхал, вдруг знает?»
Савва Лукич резко остановился.
Неприятная — и в глубине души ясно сознаваемая как недостойная — мысль вдруг полоснула его, как бритвой по щеке. Савва гнал мысль от себя словами, отбрасывал ее жестами. Но мысль не уходила.
Конечно, он ни в чем не подозревал отца диакона, служившего ревностно и усердно, и к тому же обладавшего редкостным голосом: у Василиска был бас профундо. О таком голосе Савва всю жизнь только мечтал… Но ведь отца диакона вполне могли использовать втемную! Причем в многоходовке этой, возможно, участвовали не одни бандосы…
Возвратившись в гостиницу, Савва, привыкший все доводить до конца, послал одного из охранников в библиотеку за книгой историка Ключевского. Вдруг припомнились ему студенческие времена, припомнилось то, что писал дотошный Василий Осипович про монастырские земли, и в особенности про то, сколько с них и в какие века монастырские крестьяне оброку платили.
— Тридцать процентов с десятины, — шевелил через полчаса толстенькими губами Савва. — А кой-где и тридцать три… Нет же, невозможно! Даже если отец диакон наследник подлинный — он не женат и не женится, и в смертный час все добро на церковь-матушку перепишет. И та примет! Сейчас у них об имуществе первая забота… И поселят на моих землях бесправных людишек, и начнет какой-нибудь отец игумен без сообщений по начальству с людишек этих три шкуры драть, станет «держать их в цепях и железах недель по пяти и больше». Голь перекатную плодить! К новой революции народец подпихивать!.. А прибыль с фабрик, заводов, с банковских капиталов — она во что вкладываться будет? В производство? В новые технологии? Это вряд ли… А «Парк советского периода»?! Его при таком наследнике, как пить дать, закроют. Гипсовым пионерам бошки пообломают, бронзовые туловища на куски распилят. Вместо гипсовых и бронзовых — черно-мраморных монашков понаставят: унылых, с лисьими мордочками…
— Храм рубят — щепки летят! — тихо проговорил Савва.
Правда, после этих слов рот себе ладонью сразу и прикрыл. Однако, посидев немного, словно в забытьи, отбросил том Ключевского на кровать и вздохнул свободней.
— Вот, к примеру, ты, Эдмундыч… Ты ведь никаких ключевских историй не читал?
— И не стану.
— И счастлив ты?
— Счастлив, Саввушка, ох счастлив при особе твоей состоять!
— Так ты потому, дурья башка, счастлив, что от тебя всё скрыли. Отцензуровали для тебя, девять-семь, нашу историю мрачные большевички. А до них — царедворцы веселые! Ну а сейчас по-новому: тихо и трепетно цензуруют. И не дай тебе бог слово неугодное ныне сказать!
— Что ты, Саввушка! Я темный, а и то знаю: цензура у нас запрещена.
— Ну, штук пять вопросов у нас всегда и отовсюду изымают.
— Это какие же такие вопросы, уж ты позволь мне спросить, Саввушка?
— А вот какие. В первую голову РПЦ, потом хасиды, ну и, конечно, прежние и нынешние жертвоприношения людские…
— А во вторую, во вторую голову, Саввушка?
— Ты старый, Эдмундыч. И поскольку стариться тебе дальше некуда, так ты, если будешь много знать, скоро песком рассыплешься!.. А что до первых двух вопросов… Ни хасидов, ни нашу родную церковную организацию — тронуть никак невозможно… Даже мысленно! Даже если у них какие-то непорядки или неправды. Ни-ни… Затерзают, как овцу! Вот я тебе про это сказал, и ты теперь на меня, может статься, донос напишешь. Стукнешь: Савва, мол, Куроцап в городе Романове говорил то-то и то-то…
— Что ты, Саввушка, если б я что существенное на тебя имел — давно стукнул бы. Но ты хитрый и умный, Саввушка. Лишнего слова из тебя клещами не вытянешь… Всё и от всех скрываешь. А только всё одно говорят люди: бесчинства в Романове Куроцап устроил. И еще, мол, бесясь с жиру, он цельный автобус пригнал в Романов! С пуссириотками! Ну, то бишь, со старушками блядовитыми…